И все-таки была

Последние слова сосед произнес совсем тихо. Теперь я до конца понял его состояние. Состояние человека, может быть, впервые в своей жизни столкнувшегося с необъяснимым.

– Знаете, кто это писал?

– спросил сосед.

– Да. Зто писал Платон.

Сосед посмотрел на обложку, осторожно провел по ней ладонью.

– Bepнo. Платон. Третий том...

– "Критий", - сказал я.
– Довольно известный диалог. Рассказ об Атлантиде.

– Довольно известный...
– тихо повторил сосед.
– А я вот никогда не слышал...

Он медленно поднял голову и с мольбой посмотрел на меня.

– Откуда Колька, пацан одиннадцатилетний, мог это знать? Откуда?

Я молча пожал плечами.

Генетическая память? Я довольно смутно представлял себе, что такое генетическая память. Или все-таки всплывшее из подсознания в результате контузии воспоминание о прочитанной когда-то и позабытой книге? "Критий", прочитанный полуграмотным хлопцем в довоенном украинском селе? Н-да...

Сосед еще раз вздохнул и, словно очнувшись, опять осмотрел мою комнату: стеллаж с книгами вдоль стены, стол у раскрытого окна и пищущую машинку на столе, и ворох бумаг около машинки.

– Диссертация?
– Он с уважением кивнул в сторону стола, осторожно закрывая книгу. И встрепенулся внезапно.
– А я-то вам мешаю!

– Нет, нет!
– Теперь настала моя очередь смущаться от того, что писал я не диссертацию.
– Так, сочиняю кое-что.

И был буквально пригвожден к креслу взволнованным глуховатым голосом, в котором сквозила надежда.

– Так напишите! Напишите все это, ну, то, что я вам рассказал. Напишите! Прочитают и, может быть, кто-нибудь и объяснит!

Он требовал и умолял, прижимая к груди третий том сочинений

Платона, в давние-предавние времена поведавшего людям красивую историю об Атлантиде, подбросившего миру загадку, пока еще не разгаданную, он с надеждой глядел на меня и я прекрасно понимал, что для человека нет ничего тяжелее столкновения с необъяснимым, нет ничего мучительнее тайны, которую невозможно раскрыть.

И я написал.

Кировоград, 1982.