И.П.Павлов PRO ET CONTRA

То, что мои взгляды никак не отразились впоследствии на на ших отношениях, является лишним доказательством понимания и терпимости Ивана Петровича к чужим убеждениям и является коренной чертой его огромной души русского человека — хранителя благородных традиций 60х гг.

<1966>

Г. П. КОНРАДИ

О Павлове

Первое впечатление об Иване Петровиче Павлове создавалось на его лекциях. Я слышал много лекторов, иногда превосходных. Знаю рассчитанность заранее приготовленных ораторских при емов, знаю эффект неожиданных сопоставлений, умелых шуток, нарочитой заботы о доходчивости изложения. Ничего этого у Павлова не было. Сидя в кресле, он рассказывал и тут же демон стировал рассказываемое. Говорил он почти исключительно о том, что тут же зримо происходило перед глазами слушателей и настоятельно предлагал спрашивать обо всем неясном и недопо нятом.

Уже в лекциях Павлова поражала чрезвычайная конкрет ность точного мышления при нарочитом отходе от обсуждения таких запутанных вопросов, для решения которых не видно яс ных путей, экспериментального исследования.

Помнится, что им кратко обсуждалась гипотеза Людвига о слюноотделении как фильтрации (с демонстрацией наглядней шего опыта того же Людвига, который сам свою гипотезу опро вергнул), говорилось о полемике Людвига с Гейденгайном, упо миналась концепция Н. Е. Введенского (как своеобразная и не нравившаяся), речь шла о тормозных центрах И. М. Сеченова и предположении Энгельмана о четырех парах особых центробеж ных волокон сердца. Говоря об иннервации сердца, Павлов все гда излагал и свою вдохновенную, в печати им не публиковав шуюся теорию возникновения эмоций (я слышал это в курсе 1922/23 и 1923/24 гг., П. С. Купалов записал это в опубликован ном им курсе 1912/13 г.). Но специального обсуждения таких гипотез, для проверки которых нельзя наметить конкретных опытов, Павлов не любил, и это, вероятно, было не только ре зультатом опыта большого педагога, желающего вчеканить в па мять слушателей основу основ физиологии. Последней цели 504 Г. П. КОНРАДИ Павлов достигал полностью, но стремление к конкретной, зри мой ясности было, мне кажется, характерно для всего склада павловского мышления. На лекциях он не любил излагать дан ные, не подкрепляемые демонстрационным показом. При этом опыты по физиологии кровообращения, мочеобразования, лим фоотделению, опыт Шеррингтона с иннервацией антагонистов, дающие однозначный и неоспоримый результат, излагались и по казывались не менее основательно, чем опыты, описанные в «Лекциях» о работе главных пищеварительных желез.

А вот нервномышечной физиологии уделялось часа два (де монстрируя лягушку, Павлов постоянно оговаривался, называя ее собакой), и ни в какие подробности, ни в какое обсуждение теории электротона, возникновения возбуждения, теории био электрических потенциалов Павлов не углублялся (правда, Л. А. Орбели читал об этом специальный, но, кажется, необяза тельный курс). Конечно, Павлов никогда не считал такие про блемы физиологии малозначащими (в 1928 г., узнав, что у меня есть книга Лапика о хронаксии, он пожелал ее прочесть и про чел). Известно, что он очень поддерживал первые исследования П. П. Лазарева о ионной теории возбуждения, я слышал от него большое одобрение работ А. В. Хилла, сопровождаемое, однако, замечанием: «…а всетаки, думаю, в области, которой мы зани мались, можно еще сделать многое». Тут же Павлов добавил, что «из физиологов прежнего направления», направления Клода Бернара, Людвига, Гейденгайна (эти трое были упомянуты), остался только он и «эдинбургский физиолог ШарпейШефер».

Конечно, Павлов ценил исследования, в которых делались попытки проникнуть в глубь клеточных процессов (Иван Пет рович при мне с сожалением говорил, что не уважено было его представление к Нобелевской премии Жака Лёбы). Но не толь ко ценил, а и любил он более всего те формы опытов, в которых физиологические процессы разворачиваются непосредственно на глазах исследователя, не отделенные от экспериментатора слож ной аппаратурой. В свои молодые годы Павлов один или с уче никами провел исследования почти по всем разделам физиоло гии (Г. В. Фольборт говорил мне, ссылаясь на слова Ивана Петровича, что Павлов делал это, специально готовясь к заня тию кафедры). Занимался он исследованиями мышц моллюска и почки (методика изучения в хроническом опыте), молочной железы (исследования Миронова) и терморегуляции (обзор).

А вот исследований биоэлектрических потенциалов, в кото рых живое явление отделено от взора исследователя и расшиф ровывается через посредство более или менее сложной аппара О Павлове 505 туры, Павлов не проводил никогда. По словам А. Ф. Самойлова, он даже не скрывал своей субъективной нелюбви к этому делу (это не мешало ему, правда, всегда с уважением говорить о Н. Е. Введенском, об А. Ф. Самойлове, Эдриане). При этом ха рактерно, что Павлов всю жизнь работал только с простой аппа ратурой и никогда не стремился ее усложнять. Единственным относительно сложным аппаратом были кровяные часы Людви га—Стольникова, но как наглядны отсчеты величины кровото ка в этих часах, как они непосредственно этот кровоток отобра жают по сравнению со всеми современными (и во многом более совершенными) термометрическими, магнитными и ультразву ковыми потокомерами.

Павлов красноречиво подчеркнул необходимость звуконепро ницаемых камер, добился осуществления их постройки, но сам всегда входил внутрь камеры, где проводился опыт, всегда стре мясь собственными глазами видеть каждую деталь явления. И хотя Павлов, несомненно, одобрял и поддерживал оснащение камер для исследования условных рефлексов усовершенствован ной аппаратурой, в частности каплеписцами, но я никогда не видел его рассматривающим кимографическую запись слюноот деления. А вот простую модификацию воздушной передачи, предложенную П. С. Купаловым для исключения колебаний столбика жидкости при движениях животных Иван Петрович хвалил оживленно и радостно и потребовал ее применения все ми работниками (каплеписец же в конце 20х гг. был в Институ те Академии наук лишь в одной камере из шести, и это Ивана Петровича весьма мало тревожило).

Разумеется, из этого нельзя делать вывода, что Павлов не признавал значения аппаратурных усовершенствований, позво ляющих все глубже проникать в тончайшие и быстротечные явления. Но горячо, «от сердца» восхищался он теми методиче скими приемами, результаты которых были наглядны. Помн осенний день 1923 г., когда Иван Петрович приехал на свою ка федру Военномедицинской академии посмотреть опыт, про водившийся Г. В. Фольбортом. Опыт заключался в изучении влияния раздражения чревного нерва на секрецию желудка. У собаки периферический конец заранее отпрепарированного n. splanchnici был помещен на погруженных электродах; живот ное стояло у станка; регистрировалась секреция желудочного сока. Опыт шел удачно, а в паузах между раздражениями Иван Петрович рассказывал о Международном конгрессе в Эдинбур ге, откуда он только что вернулся. Он говорил тогда, что наибо лее ярким впечатлением конгресса был доклад Ричардса об изу 506 Г. П. КОНРАДИ чении состава ультрафильтрата, собираемого микропункцией мальпигиева клубочка из боуменовской капсулы почек лягушки. Это было, вероятно, первым действительно микрофизиологиче ским исследованием в нашей науке, и Павлов, сразу заметив вс принципиальную значимость и техническое совершенство этой работы, подчеркнул наглядную бесспорность полученного ре зультата. Здесь так же, как при использовании Л. А. Андреевым аппаратуры для получения чистых высоких тонов, слышимых собакой, но не слышимых экспериментатором (что привело в восторг Ивана Петровича), усложнение методики было необхо димо для решения совершенно конкретного вопроса, получавше го опять-таки наглядное разрешение. Именно такие результаты были близки и дороги великому наблюдателю, который «рож ден был, чтобы видеть» (Гете . Фауст). И если Павлов до конца остался верен методу определения протеолитического фермента по Метту, хотя знал, что есть методы более точные, то, вероят но, опятьтаки, конкретная наглядность видимого под лупой количества переваренного куриного белка делала именно этот метод особенно милым его сердцу, а точность методики была вполне достаточна для тех целей, ради которых она применялась (ни одно положение Павлова о зависимостях, управляющих кон центрацией белкового фермента, не было, как известно, ни опро вергнуто, ни существенно изменено).

Конкретная точность павловского мышления, не уходящего в туманные дали абстракций, сказалась и в том, что во всех то мах трудов Ивана Петровича можно собрать немного страниц, относящихся к теоретическим построениям и гипотезам, не под вергавшимся непосредственной экспериментальной проверке. Несколько страниц, посвященных постановке вопроса о механиз мах трофической иннервации, несколько высказываний о нераз гаданности механизма торможения с тенденцией видеть в нем процесс восстановления рабочих потенциалов клетки, упоминание о проторении путей и суммации как о явлениях, участвую щих в формировании временной связи, — вот, пожалуй, и все, что у Павлова относится к гипотетическим построениям, касающимся механизма явлений «на клеточном уровне». Все остальное — это факты и предположения, допускающие экспериментальну проверку, точное описание явлений и наметки дальнейших ис следований. Далеко от фактов и гипотез, тут же проверямых новыми опытами, мысль Павлова не уходила, и столь харак терное, например, для Клода Бернара и Дюбуа Реймона (да и И. М. Сеченова) обсуждение общебиологических и даже фило софских вопросов занимает в трудах Павлова очень немного стра О Павлове 507 ниц. Конечно, учение об условных рефлексах содержит велику теорию и непосредственно связано с проблемами философии. Но не от одних лишь теоретических построений и не только от идей И. М. Сеченова Павлов пришел к учению об условных рефлек сах; это учение возникло из непосредственно подсмотренных фактов.

Любое «мудрствование», запутанность сердили И. П. Павло ва. В тот же день, когда Павлов смотрел опыты с раздражением чревных нервов, когда разговор зашел о Б. Ф. Вериго, Иван Пет рович сказал: «Этот человек в своем учебнике писал только то, что сам хорошо понимал» *. Тогда меня эта фраза Павлова очень поразила и потому так запомнилась; я еще не знал, что физио логи не так уж редко пишут и про то, что не совсем хорошо по нимают.

Все темы, дававшиеся Павловым сотрудникам, всегда носи ли точно очерченный характер и возникали нередко из обычных житейских наблюдений. Задание изучить, как достигается диф ференцирование двух условных раздражителей, связанных каж дый с различным безусловным (пищевым и оборонительным), Иван Петрович выдвинул, сказав: «Очень часто нам приходится поразному реагировать на сходные сигналы, а как это проис ходит, мы совсем не знаем». Мне эта тема была дана потому, что я имел собаку с фистулой подчелюстной железы, и Иван Петро вич сперва предполагал найти в составе этой слюны указание на оборонительный или пищевой характер реакции на тона, проме жуточные тем, которые подкреплялись бы дачей пищи или вли ванием кислоты. Тогда же Павлов говорил, что было бы инте ресно проследить зависимость пищевой и оборонительной реакции на химические агенты в зависимости от химизма тела и сослаться при этом опять-таки на личное житейское воспоми нание.

Иван Петрович рассказывал, что после перенесенной им опе рации он совершенно не мог есть соленой пищи, и связывал это со сгущением крови после кровопотери. Столь же ясно очерчен ными бывали все задания, дававшиеся Иваном Петровичем уче никам; до революции таковыми оказывались главным образом врачи, кончившие курс со званием «лекаря» и выполнившие диссертацию на степень доктора медицины (примерно соответ ствующие теперешним кандидатским). Вероятно, уже со времен

* Фразы, данные в кавычках, не воссоздают, конечно, точных слов

Павлова, но за правильную передачу сути его высказываний могу

ручаться. 508 Г. П. КОНРАДИ заведования Павловым лабораторией в клинике С. П. Боткина сложился тот стиль работы, который сделал И. П. Павлова гла вой самой крупной физиологической школы, превосходящей по количеству учеников всемирно известную школу Карла Людвига.

Что более всего отличало лабораторию Павлова? Прежде все го то, что каждой темой, им данной, Иван Петрович руководил лично и повседневно. В зависимости от новизны получившихся результатов один работник (а точнее говоря, собака этого работ ника) интересовал его в тот или иной момент больше, чем дру гие, и он сидел на опытах этого работника чаще. Знал он и по мнил, однако, все, что делается по каждой данной им теме, и ни одна вариация опыта без его санкции не осуществлялась. Бла годаря этому каждый сотрудник действительно чувствовал себя участником и членом единого коллектива, вошедшего в истори как «школа Павлова». Конкретным техническим приемам рабо ты Иван Петрович (в эпоху работы по условным рефлексам) уже не учил; за овладением сотрудниками литературой почти не сле дил, хотя и ценил наличие у них общефизиологической образо ванности и с интересом выслушивал, когда ему рассказывали новинки по любым вопросам текущей физиологической перио дики (надо помнить, что непосредственно относящаяся к пред мету павловских тем литература почти всецело ограничивалась тогда исследованиями, сделанными в павловских лабораториях). Учил Павлов проверке и перепроверке фактов, учил своим при мером постоянно думать о предмете и постоянно искать новые вариации опытов.