Ибо это есть царствие мое

– Я не понимаю, почему ты против. После Перехода все останется тем же самым.

– Давай выразим это по-другому, - с улыбкой ответил он.
– В общем-то Генри хорош - особенно при тусклом свете; он настоящий парень и выше всех подозрений... Но оставаться с ним здесь? Это же так примитивно!"

– Ты не прав, - сказала она, краснея.
– Я докажу тебе это... позже.

Он покачал головой:

– Никакого "позже" не будет. Я никуда не уйду. Кто-то же должен остаться здесь, чтобы поливать цветы. И не только потому, что я люблю Землю... Нет! Я просто ненавижу звезды и то, что они означают. Мне не нравятся люди, улетающие к ним - улетающие для того, чтобы с чудовищной монотонностью повторить процесс, с помощью которого они опустошили этот мир, не оставив после себя ничего, кроме полных пепельниц. Почти всю жизнь я считал своим долгом заполнять эти пепельницы. Но теперь я знаю, что ошибался. Мне надо что-то сделать... Я стану смотрителем могил. Смотрителем могил! Неплохо, правда?

– Ты пойдешь с нами, - настаивала она.
– Все уходят. И не надо капризничать! Тут больше не за чем присматривать. Дни Земли сочтены.

Он печально кивнул:

– Филлис, Филлис! Ты, как всегда, права. Этому миру уже ничто не поможет. Пройдет день, история Земли умрет, и люди оставят планету еще более пустой, чем она была до их появления. Трава, сгорая, превращается в пепел, а жизнь - в отчаянную жажду жить. После Исхода я уйду в Святилище. Мне хотелось оказаться там в компании подруги, но я могу обойтись и без тебя. Вернее, я буду ждать, когда ты затоскуешь и придешь ко мне. Впрочем, если хочешь попрощаться со мной прямо сейчас, можешь не медлить...

– Ты отправишься с нами! Я люблю тебя, милый! У тебя просто нервный срыв. Это пройдет, вот увидишь! Он посмотрел на часы:

– Тебе лучше одеться... к обеду. Скоро вернется Лен, и мне пора уходить.
– Он встал, накинув на плечи огненный плащ.

– Подожди, любимый! Я приготовлю напитки. Жаль, что ты не можешь взять с собой и мою...

Ей так многое хотелось сказать ему напоследок, но в тот миг слова потеряли смысл.

"Как далеки чертоги тьмы от залов света".

"Да, - подумал он.
– На расстоянии звезд и в десяти шагах отсюда... Прямо как дутики".

– Зачем ты это сделал?
– спрашивал ближайший из них.

"О, как далеки..."

Кто-то кричал - кричал надрывно и беззвучно.

– Зачем?

– Я ненавижу себя!
– произнес он с внезапной жестокостью.
– Ненавижу себя и вас! Вы - личинки на кишках Бальдра! Вы ползаете, как черви, на трупе моего мира, и я не желаю мириться с вашим присутствием. Меня гложет ненависть к себе, но вас я ненавижу сильнее. Убирайтесь туда, откуда пришли! Это говорю вам я - хранитель Земли!

– Если ты... нас... силой...

Дутик стал крошечной звездой в его ногах - лиловым огоньком пламени, угасавшим в черных водах вечности.

– Улетайте домой, - прошептал он устало.

Они снова оказались в Святилище, и стены вновь распахнули двери. Двое оставшихся дутиков гордо подняли головы и с укором прожужжали:

– Ты привык. Привык к своему миру и своему времени. Но все это осталось в прошлом - далеком прошлом. Твоей расе нет оправдания. Своим единственным монументом она оставила бессмысленное уничтожение жизни.

– В этом мы соперничали со Вселенной, - ответил он.
– И как всегда превзошли ее. Но посмотрите вокруг. В этой гигантской пепельнице есть и яркие угли. Здесь много такого, что оправдало бы нас.

Сжимая ладонями череп, он попытался расколоть его, но у него ничего не получилось.

– А теперь уходите отсюда. Оставьте меня одного.

– Ты тоже уходи...

Дверь насмешливо скрипнула за ними, и он вонзил в нее сноп светло-огненных молний.

А безмолвный крик продолжался. АКТ II

"Как далеко чертоги тьмы. Как далеко..."

Услышав стон, он узнал свой голос и проснулся.

"Как далеко... послы дутиков просят разрешения... залы света..."

Фразы слились друг с другом. И он знал почему.

Это он перекручивал слова подушки, изменял их смысл и, понимая, не понимал. Он вмешивался и оставался безучастным; спал и не спал; осознавал и прятался в неведении.

– Скажи им, чтобы они уходили! Читай мне! Читай!

Он знал и боялся знать.

...Длинная повесть о женщине по имени Анна и мужчине, которого звали Вронским.

...Поезд мчался к нему, как огромный ящер, извергая черный столб дыма и вопя от жажды крови. На рельсах...

Он включил свет.

– Прервать генерацию образов!

Поезд исчез, и он остался один, дрожа от ужаса и понимания.

Покрывало не успевало впитывать пот. Океаны воспоминаний отхлынули от берегов его разума. Закрыв лицо руками, он тихо спросил:

– Ты убрала кровь?

– Да, - ответила подушка.

– И ее тело?

– Да. Кремировала. Чисто и навсегда.

– Почему она сделала это? Подушка не отвечала.

– Почему она пришла сюда, чтобы покончить с собой?
– настаивал он.

– Потому что она не могла уйти без тебя... и не могла остаться.

– Как давно это случилось?

– Семь лет, три месяца и тринадцать дней. Что-то огненное потекло из соломинки, и он проглотил горьковатую жидкость.

– А дутики? Они реальны или просто являются частью терапии?

– Реальны, но используются для терапии.

– И я действительно убил одного?

– Да.

– Когда?

– Две недели назад.

– Значит, я болен.

– Нет, сейчас ты здоров.

Он был болен все это время. Болен!

Кушетка зажужжала, покрывало завибрировало, и ему снова стало сухо и тепло.

– Послы дутиков просят разрешения войти, - доложила подушка.

– Значит, ты все же разбавляла мои напитки?

– Да.

– Тогда пусть они войдут. АКТ III

Он осмотрел комнату, в которой провел почти семь лет. Стены дрогнули под натиском воспоминаний.

Лен вернулся, принеся с собой запах времени и пространства, вернулся, чтобы без слов посмотреть ему в глаза и ударить в лицо. Когда он пришел в себя, Лен исчез, как исчезли и два его зуба, один из которых потом нашелся на полу. Он налил бокал, обломал все ногти, корчась в безумии рядом с цветами у бассейна, затем налил еще бокал, поплакал немного и налил еще бокал. Он отнес ее на кушетку и помолился, налил бокал, поплакал, заблокировал дверь, а потом заснул и проснулся через семь лет и три месяца. Руки ныли от уколов, которыми подушка Лициды гасила его боль. Он ел яйца и тосты, и к нему снова возвращался рассудок.