Идеалист

Раза два приезжал генерал, зычно гаркал перед строем:

– Шо? Змэрзлы, хлопци?

– Служимо Украйни! – залихватски отвечали ему всем строем.

Визиты генерала были бессмысленны. Отопление так и не включили. Генерал же просто смотрел сквозь нас честными глазами – разумеется, тоже был в доле. Хорошо, что весна в том году случилась ранняя, и проблема с отоплением отпала. Помыться же можно и холодной водой – солдаты, небось, не институтки какие.

В общем, после той зимы рассказы Джека Лондона о замерзающих в бескрайнем белом безмолвии золотоискателях меня больше не пугают.

Как-то раз около двух ночи вся казарма подскочила с койкомест от звуков канонады. По-настоящему рвались снаряды, визжали пули. Где-то лопались стекла.

«Неужели война? – подумал я. – Интересно, кто это мог на нас напасть? Кому мы нужны?»

Команды «на выход» и «к построению» не последовало. Напротив, взмыленные офицеры велели нам оставаться под прикрытием казарменного здания. Прямо на наших глазах кто-то обстреливал часть по периметру, причем очевидно используя артиллерию. Из окна я увидел, как взлетел на воздух деревянный ящик караульной будки. Дежурный, впрочем, уже давно успел сбежать и где-то залечь.

Мы все тоже залегли. И вовремя – стекла в казарме начали вылетать уже одно за другим. Никто не понимал, что происходит. Всем было страшно.

– Америка по Югославии промазала! – предположил кто-то из хохлов.

И кто-то даже поверил.

Позднее выяснилось, что на складе боеприпасов начался пожар. Потушить его сразу не успели, а после пожарные расчеты уже не рисковали приближаться к такого рода очагу возгорания.

Расследовать происшествие приехала комиссия минобороны, сопровождаемая тремя представителями СБУ – службы безопасности Украины. Солдат поочередно вызывали на беседу.

Фамилия эсбэушника, которому достался я, была Пономаренко. Был он старше меня лет на пять, но уже капитан, ну и первый в моей жизни представитель этой зловещей конторы. Раньше я с ними никогда не сталкивался.

Мне когда-то казалось, что все чекисты должны быть похожи на Штирлица. Во всяком случае, других ассоциаций у меня не возникало. Но капитан оказался угрюмым краснорожим жлобом, сканирующим окружающих узкими щелочками глаз. К тому же он явно был со страшного бодуна, и перегарищем разило от него так, что у меня только что не щипало в носу.

– Звание, фамилия? – буркнул он по-русски почти без акцента.

– Младший сержант Репин.

– Инициалы?

– Илья Ильич.

– Гля! А был бы Ефимыч, то был бы как великий украинский художник.

– Русский, – вырвалось у меня.

– Что-что? – поднял он правую бровь.

– Я говорю, что Илья Ефимыч Репин был великим русским художником.

– А как же картина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»?

– Репин написал ее в Екатеринодаре, – парировал я. – Еще точнее, в станице Пашковской. Ему позировали местные жители. Есть свидетельства.

– Умный, значит, – недобро констатировал эсбэушник.

– Никак нет, товарищ капитан. Просто интересовался биографией однофамильца.

– А вот скажи мне, умный: ты ведь русский, да?

– Русский.

– Украину не любишь? Да? – Ну и вопросы у этого капитана.

– Если вопрос касается моих личных предпочтений, то ответ скорее положительный: люблю! – отрапортовал я.

– Скорее положительный, – покачал головой Пономаренко и вдруг, выпучив глаза, надсадно заорал: – Упор лежа принять!

Я автоматически рухнул на пол.

– Делай раз! – я коснулся подбородком пола и завис.

Команда «делай два» последовала не скоро. Гонял он меня долго и основательно. Изредка тупо задавал один и тот же вопрос: кто поджег склад? Ответить ему было нечего – ведь я и понятия не имел, кто его поджег.

– Я тебя загоняю, говно, – флегматично бурчал эсбэушник. – Делай два!

Я молча выполнял команду, отчетливо слыша характерный звон стекла. Такой бывает, когда горлышком бутылки или графина задевают край стопки.

– До смерти загоняю, – словно беседуя сам с собою, бубнил сверху спецслужбист. – Забудешь, как мать родную зовут. Зато про склады все вспомнишь. Я тебя научу Украину любить.

Резко пахло водкой. Особист кряхтел, выдыхая. Минут через десять скомандовал:

– Встать! Смирно!

Руки-ноги затекли, слегка подташнивало.

– Крепкий хлопец, – с фальшивой уважительностью продолжал эсбэушник. – Присаживайся вон на стул.

Он налил в стопку водки и подвинул мне:

– Пей, солдат.

Выпив, я тут же приятно поплыл. А после предложенной Пономаренко сигареты с фильтром так и вообще почувствовал себя на седьмом небе. Почаще бы так отжиматься.

– Про поджог склада точно ничего не слышал?

– Нет, – покачал я головой. – Ничего похожего.

– Пшел, – угрюмо буркнул капитан.

Остаток срока дослуживал я в Белой Церкви. В новой части было получше. Да и то – все-таки почти Киев, не заброшенная степь. Утомительной идиотской уставщиной меня, как старослужащего, не особенно обременяли. К тому же основное время я все равно проводил в элитном поселке, где строил кому-то очередной особняк. Солдаты, умевшие работать, здесь ценились больше, чем умевшие стрелять.

После дембеля я поехал домой на электричке, и через час с небольшим был уже дома.

В электричке я подвел итоги. За время службы я научился: мешать раствор, класть кирпич и шлакоблоки, пить водку, воровать топливо. То есть, время прошло с пользой.

VIII

Киев встретил меня потрясающей погодой. За время моего отсутствия город заметно изменился. Стало больше вывесок и рекламных щитов на украинской мове. Воздух был как-то особенно наэлектризован.

Мне же было не до мовы. Передо мной стоял вопрос: чем себя занять и вообще – как жить дальше? Я мог предпринять еще одну попытку стать полноценным участником социума – восстановиться в университете. Но эта возможность отчего-то не манила. Перед глазами как живой возникал образ профессора Пацюка. Да и доучивавшиеся приятели рассказывали, что хохлонауки стало ощутимо больше, да и не особенно-то нужны сейчас стране выпускники высших учебных заведений. Попросту потому, что предложить им страна ничего не могла.