Идеальная пара

– Поесть? Перед началом спектакля? Уже почти три часа. И вы только что вернулись с ленча.

– Так получилось, что мне не удалось поесть. Достань мне сэндвич. Бисквит. Чай. Все что угодно. Прошу тебя. Я умираю с голоду.

Они стояли на железной винтовой лестнице, которая вела в гримуборные ведущих актеров театра – эта штуковина была задумана как будто для того, чтобы дать главным исполнителям максимальную возможность в буквальном смысле «сломать ногу» перед выходом на сцену. Ступени были неудобными, стертыми, подверженными коррозии, спускаясь по ним, даже самые храбрые актеры и актрисы нервничали, но лестница была оригинальной и старинной, и Вейн отказывался даже думать об ее замене.

Он прошел в свою гримерную. На столе перед зеркалом были аккуратно разложены орудия его труда, освещенные ярким светом мощных ламп – тюбики грима, баночки кольдкрема, накладки, воск, клей, пудра. Он вдохнул знакомые запахи. Электрический камин вместо старого, который топился углем, горел ярко, но давал больше света, чем тепла. Вейн встал к нему поближе, и дрожа от холода, начал раздеваться. Над камином висел его любимый портрет Гаррика, которому когда-то принадлежал этот театр. Гаррик тоже играл Отелло на этой сцене, гримировался в этой же комнате, спускался по тем же железным ступеням. Были ли у него проблемы с Дездемоной? Наверное, не такие, как у меня, сказал себе Вейн.

Он разделся донага и критически осмотрел себя в зеркало – англичанин без малого сорока лет, достаточно широкоплечий, со слегка расплывшейся талией, уже не такой стройный, каким он был, когда задолго до войны играл изящных героев-любовников в нашумевших пьесах Гая Дарлинга, и не такой мускулистый, каким он был в Голливуде, где претендовал на роли мужественных мужчин, безупречно владеющих шпагой. Надо бы заняться физическими упражнениями, сказал он себе, но он знал, что вялые мускулы были характеристикой роли. Упражнения, как и грим, были орудием его труда. Если бы он играл Гамлета, он бы похудел и каждый день занимался бы фехтованием, но Отелло был пожилой человек, уже не солдат, а генерал, чьи рукопашные бои остались далеко в прошлом.

Он стоял спокойно, слегка покрывшись гусиной кожей от холода, и втирал в тело первый слой краски – густой, коричневый тон, похожий на темный молочный шоколад. Он опустил пальцы в краску и стал покрывать ею свои бедра и ягодицы. В этот момент он почему-то думал о том, что нашла Фелисия в Куике, и почему он, как самый глупый обманутый муж, ничего не заметил. Или он просто игнорировал свои подозрения? Он видел тревожные признаки, с горечью подумал он – но решил не обращать на них внимания.

Кипя от гнева, он полчаса стоял неподвижно, пока сохла краска. Что ей еще от него нужно? Разве он не достаточно доказывал ей свою любовь – ради нее выворачивая наизнанку свою карьеру? И все же она изменила ему – да к тому же с Марти Куиком! Он старался не думать о них обоих в постели и не мог. Он знал, что сейчас ему необходимо успокоиться, но чувствовал, что спокойствия он не найдет.

Следующий этап был более утомительным – Вейн вместе с Абелем, своим костюмером, должен был натереть все тело черным сапожным кремом, а потом отполировать его влажной махровой тканью, чтобы оно блестело. В таком виде он был похож на жреца какой-то варварской религии, приготовившегося к жертвоприношению. Робби был рад, что процедура наконец закончилась, и он мог надеть измазанный краской халат и выпить чаю. На его лице еще не было грима – лицом он будет заниматься в последнюю очередь, как и розовыми ладонями, а пока самая длинная и утомительная часть работы была завершена.

– Мисс Лайл у себя в гримерной? – спросил он.

Абель поднял бровь – выразительная гримаса, доведенная до совершенства множеством второстепенных ролей, которые он когда-то играл. Обычно Фелисия и Вейн приезжали в театр вместе; если его роль требовала более длительной подготовки, чем ее, она дремала у себя в гримерной или отвечала на письма.

– Боюсь, что нет.

Вейн пристально посмотрел на свое отражение. Гиллам был прав, решил он. Он действительно ужасно выглядел. Где же она, черт возьми? – недоумевал он. Глупый вопрос – она, вероятно, сейчас в постели с Марти Куиком. Или Гарри Лайл нашел ее и предупредил, что мужу все известно? Чувство вины могло вызвать у нее истерику, возможно она бродит по улицам, опять замышляя самоубийство.

– Дублерша мисс Лайл в театре? – спросил он. Бровь Абеля поднялась еще выше.

– Думаю, да, сэр, – ответил он. – Позвать ее?

– Нет. Достаточно того, что она здесь и готова играть.

В дверь раздался стук, но не приглушенный и осторожный, а сильный и уверенный. Фелисия в гневе? Он не знал, как ему вести себя в такой ситуации. Показать, что тоже злится? Но как подействует его гнев на ее игру сегодня? Он был похож на генерала, делающего последние приготовления к битве – как сам Отелло, подумал он. Он был уверен в собственной способности сыграть свою роль, что бы ни происходило в его жизни – именно это Фелисия, без сомнения, и ненавидела в нем, – но относительно ее у него такой уверенности не было, особенно после Сан-Франциско. Однако если она здесь, он должен с ней встретиться.

– Входи! – крикнул он и, обернувшись, обнаружил, что это была вовсе не Фелисия.

С кислой улыбкой на бледном лице на пороге стоял сэр Герберт Тарпон и усиленно изображал завзятого театрала, привыкшего бывать за кулисами, несмотря на свой хомбург [137] государственного служащего, брюки в полоску, черный пиджак и жесткий белый воротничок, который, казалось, врезался ему в шею.

– Надеюсь, я не помешал, – сказал он.

– Честно сказать, – произнес Вейн, – сейчас не самое лучшее время для визита, старина. Может быть, позднее, после спектакля…

137

Хомбург – мужская фетровая шляпа с узкими, немного загнутыми полями и продольной вмятиной на мягкой тулье; названа по г. Гамбургу, где впервые делались такие шляпы.

Тарпон наклонил голову, показывая, что он понимает артистическую натуру и уважает ее.

– При других обстоятельствах я бы не стал являться столь неожиданно, – вкрадчивым тоном произнес он, – но мы с леди Тарпон ехали мимо, чтобы пообедать перед спектаклем, а у меня есть новость, которую, я думаю, вам будет приятно услышать. Думаю, я принес хорошее известие: вы можете рассчитывать увидеть свое имя в следующем списке награжденных.

Вейн не знал, что сказать. Вчера эта новость стала бы причиной радости – это, конечно, не было для него неожиданностью, но тем не менее он должен был стать самым молодым в истории театра обладателем рыцарского звания и первым в этом десятилетии! Но сейчас он не чувствовал ничего, кроме острого желания выпроводить Тарпона из гримерной и заняться своим лицом.

– Спасибо, – сказал он. – Я просто лишился дара речи. А теперь, если позволите…

– Конечно, конечно. – Тарпон наклонил голову, будто предлагая полюбоваться собственной лысиной. – Я только хотел сказать, как я рад за вас и, конечно, за леди Вейн, которой мисс Лайл скоро станет.

– Это большая честь для меня… для нас.

– Вот именно, – сказал сэр Герберт выпрямившись. Сейчас выражение его лица было строгим, как у школьного учителя, приготовившегося после похвалы сделать ученику внушение. – Одно маленькое предостережение, мой дорогой друг – я обязан об этом сказать. Как вы понимаете, награждение всегда зависит от определенных условий. Если вы сбежите с какой-нибудь барменшей, – он рассмеялся, излучая наигранную сердечность, – или произойдет что-то такое, что при дворе сочтут скандальным – о, я знаю, что ничего такого не случится! – боюсь, что ваше имя будет исключено из списка. – Тарпон покраснел. – Вы понимаете – я обязан был об этом предупредить. Мне не стоит говорить вам, что я считаю такое предупреждение излишним для вас и очаровательной мисс Лайл – или леди Вейн, как мы скоро будем ее называть.

Вейн мрачно кивнул.

– Я все понимаю. Спасибо, что сделали это столь тактично.

Тарпон направился к двери.

– Между прочим, – шепнул он, открывая дверь, – сегодня в зале будут члены королевской семьи. – Он подмигнул. – Кто предостережен, тот вооружен, не так ли?

Вейн кивнул, будто его это не волновало, но как только дверь за Тарпоном закрылась, открыл ящик своего стола. Он никогда не пил перед спектаклем, но при таких обстоятельствах, решил он, выпить было просто необходимо. Он налил приличную порцию виски себе в чай и залпом проглотил, надеясь, что это его успокоит.