Идеальная жизнь

Эту идиллию нарушил Алекс. Касси услышала его низкий голос через открытое окно машины.

— Прошу прощения, — откашлялся он, — но я не хочу опоздать на самолет.

Уилл отпустил ее. Посмотрел на Алекса и кивнул. Коснулся мокрой щечки младенца.

— Спасибо вам, — вежливо поблагодарил Алекс и взял у Касси из рук ребенка, как будто знал, что так она точно поедет с ним. — Я благодарен вам за заботу о моей семье.

«Моей семье…» Уилл сощурился, но воздержался от ответа.

Алекс взял Коннора поудобнее и снова посмотрел на Уилла.

— Я вас знаю, — спокойно констатировал он.

Уилл широко улыбнулся.

— Однажды я разнимал вас, когда вы дрались. Я полицейский.

— Что ж… — вмешалась Касси.

Уилл повернулся к ней. Она всегда всех примиряла.

Она больше ничего не сказала, но и из грузовика выходить не торопилась.

Они вместе укрылись в уютном молчании, где слова не нужны. Их взгляды встретились. «Я люблю тебя», — подумал Уилл. «Знаю», — мысленно ответила Касси.

Но пока он смаковал свою крошечную победу, она выскользнула из грузовика и ушла из его жизни.

К тому времени, как самолет Риверсов должен был вылетать из Пайн-Ридж, Уилл был уже таким пьяным, как никогда в жизни. Он хотел напиться до беспамятства к моменту, как самолет Касси приземлится в аэропорту Лос-Анджелеса с мужем и сыном.

Он ругал себя за то, что вообще подобрал Касси на том чертовом кладбище. Ругал себя за то, что уволился из калифорнийской полиции, где мог бы приглядывать за ней. В сложившейся ситуации она для него умерла. Или все равно что умерла.

Потом его мысли потекли в другом направлении. Среди индейского народа было принято поминать умерших родственников в годовщину их смерти. Скорбящая семья выказывала свое уважение умершему, преподнося ему дары и собирая основные продукты (мясо, молоко, хлеб), а потом раздавая их как можно большему числу людей. Уилл неясно, но помнил тот год, когда умер его отец, как его дедушка и бабушка собирали еду, чтобы устроить достойные поминки и показать, как сильно они любили своего сына.

Вспомнил, как Джозеф Стоящий на Солнце рассказал ему о церемонии последнего прощания, которая проводилась во времена буйволов. Семья, потерявшая ребенка, целый год собирала еду, шкуры и утварь. Другие отдавали соплеменникам своих лошадей, свой дом, вигвам, даже снимали с себя одежду.

— Человек приносит дань, пока не утихнет боль, — сказал тогда Джозеф.

Уилл принялся рыться в кузове грузовика и не нашел ничего ценного, за исключением старого ружья и кожаной куртки, которая принадлежала еще его отцу. Он гнал по городу как сумасшедший. Остановился у Берни Коллиера — соседа, которого всегда недолюбливал, — и барабанил в дверь, пока она под его напором не распахнулась.

— Уилл… — осторожно начал Берни, оглядывая его взъерошенные волосы и выбившуюся рубашку.

— У меня для тебя подарок, — сказал Уилл, сунув ему в руки ружье. — Без обмана.

Развернулся и, прежде чем Берни успел ответить, прыгнул в грузовик и помчался к дому Смеющихся Собак.

Линда Смеющаяся Собака, увидев его, нахмурилась и замахала руками, пытаясь отогнать запах виски.

— Входи, Уилл, — пригласила она. — Давай налью тебе кофе.

— Не надо кофе, — ответил Уилл. — У меня для тебя подарок. — Он протянул ей кожаную куртку. — Представь, сколько еще детей сможет отходить зиму в этой куртке. Она твоя. Делай с ней все, что пожелаешь.

Райделл Два Кулака наотрез отказался брать грузовик, и тогда Уилл уселся на пень перед его хижиной и кричал, как ребенок, пока не придумал, как поступить. Он обогнул дом, подошел к старой узловатой сосне, где Райделл и Марджори привязывали свою собачонку, и прицепил ключи к ошейнику, даже не потревожив пса.

И обряд сработал, Уилл начал это ощущать. Он бежал через лес к хижине Джозефа Стоящего на Солнце, чувствуя себя намного свободнее, чем несколько месяцев назад. На бегу он сорвал с себя куртку, оставил свою шапку на веревке для сушки белья, сапоги перед чьим-то домом. Отдал свою рубашку маленькой девочке, которая тянула ведро с водой к родительскому дому.

К тому времени, как Уилл добежал до хижины Джозефа, на нем остались только джинсы и белье. Он дрожал, но решил, что просто мало выпил, раз до сих пор чувствует холод. Он постеснялся постучать в дверь, чтобы отдать шаману последнее, поэтому разделся донага, сложил все аккуратной стопкой и оставил перед дверью.

Он побежал, куда глаза глядели. Его ноги кровоточили, потому что он наступал на чертополох и сосновые шишки, но Уилл продолжал бежать. Он был животным. Примитивным созданием. У него не было ни мыслей, ни чувств. Он подбежал к холму, запрокинул голову и закричал от боли.

У него осталось одно, что он еще мог отдать. Оно ничего не стоило, но все же… Уилл выкрикивал эти слова на английском и на лакота, всхлипывая и царапая собственную плоть, чтобы помнить, как больно оставаться здесь, когда она ушла.

— Imacu yo, — молил он духов. — Возьмите меня!

Глава 25

Журналисты и фотографы, ожидающие у контрольно-пропускного пункта в аэропорту Лос-Анджелеса, делали ставки.

— Я по-прежнему уверен, что он избавился от нее, — заявил репортер из «Нэшнл инкуайрер». — Она давно уже в земле.

Журналист из «Пипл» фыркнул:

— Тогда к чему вся эта шумиха из-за их возвращения в Лос-Анджелес?

— Если хотите знать мое мнение, — ответил какой-то фотограф, — возвращаются они вместе, но она этому совсем не рада. Думаю, он ей заплатил. Что такое парочка миллионов, если они снова вознесут его на первые полосы газет?

Журналистка из «Эн-би-си» проверяла, глядя в зеркальный объектив своей камеры, не размазалась ли помада.

— Помяните мое слово, — решительно заявила она, — Алекс Риверс уже не у дел. — Она повернулась к коллегам, которые столпились у ворот, как стая гончих, когда объявили посадку рейса 658 из Денвера. — Ни один мужчина не в силах заставить женщину снова молоть чушь. Неважно, при каких обстоятельствах, но она его бросила, что лишний раз доказывает, что он вовсе не тот секс-символ, который мы себе придумали.

В зале прилета первого класса Касси закончила менять Коннору подгузник. Алекс сидел напротив, как обычно, закинув ногу на ногу. В руках он держал чашечку кофе.