Идеальный шпион

Образ этот подхлестнул Мерго, как удар кнута.

— Значит, пустыня? Дебри? Я разверну сравнение. Христос тоже был в пустыне, Инок. И чертовски долго. Так же как и святой Антоний. Антоний двадцать лет прослужил в заштатной грязной крепости на Ниле. Возможно, ты забыл об этом.

— Я и не знал никогда.

— Тем не менее это так. Но это не мешало ему говорить с Богом, а Богу — с ним. Антоний не имел никаких привилегий — ни денег, ни имущества, ни шикарных автомобилей, ни дочек биржевых маклеров. Он лишь творил молитвы.

— Я знаю, — сказал Пим.

— Иди в Лайм. Повинуйся зову. Будь как Антоний.

— Что ты сотворил со своей прической? Где твой вихор? — в тот же вечер вскричал Сефтон Бойд.

— Остриг.

Хохот Сефтона Бойда резко оборвался.

— Ты как обезьяна: во всем копируешь Мерго, — негромко сказал Сефтон Бойд. — Влюбился ты, что ли, б… полоумная!

Дни Сефтона Бойда были сочтены. Мистер Уиллоу посчитал молодого Кеннета чересчур развитым для его школы.

* * *

Итак, вот вам и другой Пим, Джек, и можете дополнить им мое досье, хоть этот Пим не только не вызывает восхищения, но даже, как я подозреваю, и не совсем понятен вам, а вот Поппи с первого дня знала о его существовании. О том Пиме, что не ведает покоя, пока не завоюет любви ближнего, а после прорубает себе путь к отступлению, и чем вернее — тем лучше. О том Пиме, что чужд цинизма и действует всегда в полном соответствии с убеждениями. Кто является двигателем событий, сам становясь их жертвой, и называет это «принять решение», который втягивается в бессмысленные отношения и называет это «хранить верность». О том Пиме, что отклоняет приглашение провести две недели с семейством Сефтона Бойда в Шотландии, вместе со всеми, включая Джемайму, из-за обещания, которое он дал какому-то манчестерскому фанатику, присутствовать на всенощном бдении, готовя себя к жизни, которую вовсе не собирался вести. О Пиме, который ежедневно пишет письма Белинде из-за того, что Джемайма некогда усомнилась в его достоинствах. О Пиме — жонглере на празднике, прыгающем вокруг стола и подбрасывающем в воздух одну за другой идиотские тарелки, потому что ни на секунду не может позволить себе разочаровать кого-либо и тем уронить свое достоинство. И так все и катится, и он задыхается от церковных благовоний, и спит в келье, где пахнет мокрой собачьей шкурой, и чуть не загибается от тушеной крапивы — и все это, чтобы проявить набожность, заплатить за учение в школе и вызвать восхищение Мерго. А пока он громоздит новые обязательства на старые, убеждая себя, что находится на пути к райскому блаженству, в то время как на самом деле он все глубже увязает в неразберихе собственных чувств. По прошествии недели ему надо было посетить харфордский лагерь для мальчиков, приют для верующих в Шропшире, принять участие в тред-юнионистском шествии в Уэйкфилде и в празднике Богоявления в Дерби. По прошествии двух недель в Англии не осталось графства, где он не продемонстрировал бы своей набожности, и не один раз, а многократно, что не мешало ему время от времени обращаться мыслью к отвергнутой им жизни и воображать себя изможденным апостолом веры, помогающим красавицам и миллионерам ступить на путь христианского аскетизма.

Прошел месяц, прежде чем случилось то, чего он ждал, и Господь протянул ему руку помощи, исполнив тем самым мечту Пима.

«Немедленно ждем на Честер-стрит. Присутствие крайне важно в национальных и международных интересах.

Ричард Т. Пим, управляющий ПимКорп.»

— Придется тебе ехать, — сказал Мерго, вручая Пиму в паузе между молитвами злополучную телеграмму, и по впалым его щекам заструились слезы.

— Не думаю, что выдержу это, — отозвался Пим, не менее взволнованный. — Все деньги, деньги, всюду там одни деньги!

Они прошли мимо маленькой печатни, мимо мастерской, где занимались плетением корзин, через огороды к калитке, за которой начинался другой мир — мир Рика.

— Ты ведь не сам послал эту телеграмму, Инок? — спросил Мерго.

Пим побожился, что не сам. И это было правдой.

— Ты даже понятия не имеешь о своей власти, — сказал Мерго. — По-моему, я теперь совершенно другой человек.

Пиму никогда не приходила в голову мысль о том, что Мерго способен как-то измениться.

— Что ж, — сказал Мерго, в последний раз грустно поежившись.

— До свидания, — сказал Пим. — И спасибо.

Но впереди обоим светила надежда: Пим обещал вернуться к Рождеству, когда возвращаются все странники.

Сумасшедшие перемены и виражи, Том. Сумасшедшие сомнения, страсти, привязанности. Они сильнее, когда опасность уже позади. Приблизительно в это же время я написал Дороти — послав письмо для передачи ей на имя сэра Мейкписа Уотермастера в Палату Общин, хотя и знал о его смерти. Неделю я ждал ответа, а потом уже позабыл обо всем, когда вдруг нежданно-негаданно хитрость моя была вознаграждена надушенным письмецом с пятнами не то слез, не то вина, написанным на линованной, вырванной из блокнота бумаге, без адреса, но со штампом Восточного Лондона, в котором я никогда не был. Письмо это сейчас передо мной.

«Твой голос донесся издалека по прошествии стольких лет, мой дорогой! Письмо я положила в кухонный комод к скатертям и салфеткам, чтобы иметь возможность читать и перечитывать его, как только выдастся свободная минутка. Буду на Юстонском вокзале, на платформе в 3 часа в четверг без Герби. В руках у меня будет букет лаванды, которую ты всегда так любил».

Уже сожалея о своем решении, Пим прибыл на вокзал с опозданием и расположился в уголке охраны под железным навесом поближе к мешкам с почтой. Кругом толклись разного вида мамаши — одни вполне подходящие, другие — не столь, но ни одну из них он не хотел бы для себя. Одна из женщин, как ему показалось, тискала завернутый в газету букетик, но он уже решил, что ошибся платформой. Пим желал встретить милую свою Дороти, а вовсе не какую-то ковыляющую старую курицу в клоунской шляпе.

* * *

Будний вечер, Том. Машины и автобусы на Честер-стрит шумят и поплескивают под дождем, но внутри рейхсканцелярии — солнечно и ясно.

— Звать меня Каннингхем, юный джентльмен, — на невнятном языке чужестранца объявляет плотный мужчина и быстро закрывает за ним дверь, словно боится, что внутрь влетят микробы. — Мое первое — хитрость, мое второе — ветчина. [20] Так, значит, вы сын и наследник? Приветствую вас, юный джентльмен!

20

Игра слов. Так можно разложить фамилию Каннингхем по-английски.

— Как поживаете? — вежливо откликается Пим.

— Как и следует оптимисту, юный джентльмен, — отвечает мистер Каннингхем с присущей жителям Центральной Европы обстоятельностью и склонностью к буквализму. — Думаю, что мы на пути к взаимопониманию. Поначалу естественно некоторое сопротивление, но я различаю свет в конце тоннеля.

Чем не может похвастаться Пим, так как коридор, по которому его с завидной уверенностью ведет Каннингхем, погружен во тьму, если не считать бледных пятен по стенам, оставшихся в тех местах, где раньше стояли бухгалтерские книги.

— Так вы, юный джентльмен, как я полагаю, знаток немецкого, — хрипло говорит мистер Каннингхем, словно напряжение дурно повлияло на его связки. — Чудесный язык. Что касается народа — умолчу, но язык замечательный, если знать, как им пользоваться. Уж поверьте мне!

— Почему мы идем наверх? — спрашивает Пим, к тому времени уже различивший знакомые признаки надвигающейся катастрофы.

— Неприятность с лифтом, юный джентльмен, — отвечает мистер Каннингхем. — Полагаю, за мастером послано, и в настоящий момент он спешит на место аварии.

— Но кабинет Рика внизу!

— Однако наверху нам никто не помешает, юный джентльмен, — поясняет мистер Каннингхем, толчком открывая двойную дверь.

Они входят в разгромленную парадную гостиную, освещаемую отблеском уличных фонарей.

— Ваш полный почтения и благоговения сын прибыл, сэр, — оторвавшись от своих молитв, докладывает мистер Каннингхем, жестом пропуская Пима вперед.

Поначалу Пим видит только лоб Рика — лоб блестит, потому что на него падает свет свечи. Затем из тьмы выплывают очертания головы знаменитого человека, а вслед за этим возникает и его крупное тело — оно быстро приближается и заключает Пима в пылкие влажные объятия.