Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Идентичность: юность и кризис
Шрифт:

дельно от тела и в то же время привлекающей внимание окружающих. Людям с нарушенной "эго-идентичностью", калекам снятся сны, в которых они безуспешно пытаются спрятать привлекающую внимание часть тела или случайно ее утрачивают.

[Итак, пространство-время "эго" индивида сохраняет социальную топологию обстановки его детства, так же как и основные его представления о собственном теле. Изучение и того и другого необходимо для того, чтобы хоотне-сти детство пациента с существованием его семьи в про-тотипических регионах востока, юга, на западных или северных окраинах, постепенно включенных в американскую разновидность англосаксонского культурного единства, с миграцией его семьи из, через или в те регионы, которые в разные периоды могли представлять оседлый или подвижный вариант формирующегося американского характера; с переходом семьи в другую религию или с ее религиозным расслоением и соответствующими социальными последствиями; с неудачными попытками достичь определенного социального положения, с потерей такого положения или с отказом от него и, самое важное, с тем человеком или частью семьи, с которыми,

где бы они ни были и чем бы ни занимались, сильнее всего связывалось в последнее время ощущение культурного единства^

Покойный дед одного пациента, страдающего навязчивыми идеями, построил особняк в центре большого города на востоке Америки. По завещанию особняк следовало сохранить как семейную крепость, хотя вокруг вырастали небоскребы и многоквартирные дома. Этот особняк стал неким зловещим символом консерватизма. Он как бы говорил миру, что семье X нет нужды ни переезжать, ни продавать собственность, ни расширять ее, ни стремиться куда-то выше. Современные коммуникации воспринимались лишь как уютно изолированные дороги, соединяющие особняк с его продолжениями: клубом, загородным домом, частной школой, Гарвардом и т.п. Портрет деда до сих пор висит над камином, маленькая лампочка освещает розовые щеки на его энергичном и довольном лице. Его "индивидуалистская" манера вести дела и почти первобытная власть над судьбой детей известны, но не подвергаются сомнению; скорее они уравновешиваются чуткими проявлениями уважения, скрупулезности и бережливости.

70

Внуки таких людей знают, что для того, чтобы обрести себя как личность, им надо вырваться из особняка и вступить в кипящую вокруг безумную борьбу. Некоторым это удается; для других этот особняк становится интериори-зованной моделью, основным пространством "эго", определяющим защитные механизмы гордой и болезненной замкнутости и ее проявления: одержимость навязчивыми идеями и сексуальную бесчувственность. Их лечение обычно занимает очень много времени, отчасти потому, что стены кабинета врача становятся новым особняком, а задумчивое молчание врача и его теоретический подход к проблеме становятся новым вариантом ритуальной изоляции. Вежливо-"позитивному" перенесению пациента приходит конец, когда немногословность врача начинает напоминать ему скорее сдержанного отца, нежели безжалостного деда. Образ отца, а вместе с ним и перенесение распадаются. Образ мягкого, слабого отца отделен в сознании пациента от образа Эдипа, который слит с образом могущественного деда. Как только врач начинает анализировать этот двойной образ, возникают фантазии, выявляющие огромное значение деда для истинной "эго-иден-тичности" пациента. Им свойственно властолюбие, яростное чувство превосходства, отчего этим явно заторможенным людям, если им заранее не гарантированы существенные преимущества, трудно участвовать в экономической конкуренции. Этих людей, принадлежащих к высшим слоям общества, сближает с людьми из низших слоев то, что и те и другие в американском обществе - действительно обделенные. И те и другие не могут участвовать в свободной конкуренции, если только не находят в себе сил начать все сначала. Если этого не происходит, они иногда сопротивляются излечению, потому что оно предполагает изменения в "эго-идентичности", новый синтез "эго" в соответствии с изменившейся экономической реальностью.

Единственный способ преодолеть эту глубокую инертность - акцентировать их внимание на воспоминаниях, доказывающих, что на самом деле дед был для ребенка простым, душевным человеком, а его роль в обществе была обусловлена не какой-то первобытной властью, а тем, что исторические обстоятельства благоприятствовали ее проявлению.

71

Теперь представьте себе мальчика, чьи родители переехали на Запад, "где редко услышишь неодобрительное слово". Дед, сильный и энергичный человек, брался за решение новых и сложных инженерных задач в самых разных районах страны. Дав делу толчок, он предоставлял другим завершать его и ехал в другое место. Жена видела его крайне редко, по случаю зачатия очередного ребенка. Как это часто бывает в семейной жизни, сыновья были на него не похожи - они вели респектабельное оседлое существование в провинции. Разницу в их стиле жизни можно определить так: девиз "убираемся отсюда к черту" сменился лозунгом "останемся здесь, и пусть никто к нам не суется". Довольно характерно, что только его единственная дочь (мать нашего пациента) идентифицировала себя с ним. Однако именно поэтому она не выбрала себе в мужья человека, похожего на сильного отца. Она вышла замуж за слабого человека и вела размеренную жизнь. Сына она хотела воспитать богобоязненным и трудолюбивым. А вырос он безответственным, изворотливым, временами впадал в депрессию, иногда совершая уже неподобающие его возрасту мальчишеские проступки. Временами это был милый, приятный житель Запада, который не прочь выпить в компании.

Встревоженная мать не осознавала того, что на протяжении всего его детства она сама принижала вялого отца и сожалела об отсутствии в своей семейной жизни мобильности - географической и социальной. Идеализируя подвиги деда, она тем не менее впадала в панику от любого проявления в сыне смелости и резвости - они нарушали установившееся спокойствие - и наказывала его за них.

А вот другая проблема. Жительница Среднего Запада, необычайно женственная и деликатная, во время визита к родственникам на Востоке консультируется с психоаналитиком по поводу общей эмоциональной скованности и легкого чувства тревоги. Во время разговора с врачом она кажется почти безжизненной. Через несколько недель у нее иногда стали появляться ассоциации, связанные с ужасными сценами секса и смерти. Многие из этих воспоминаний идут не из глубин подсознания, а из изолированного уголка сознания, куда

были загнаны все те ужасы, которые иногда проникали в размеренную обстановку ее

72

детства, проведенного в среде состоятельного среднего класса. Эта изоляция каких-то фрагментов жизненного опыта похожа на то, что всегда наблюдается у одержимых навязчивыми идеями невротиков. В данном случае она была следствием санкционированного образа жизни, этоса, который действительно стал сковывать нашу пациентку, когда за ней начал ухаживать один европеец и она пыталась представить себе, какой будет ее жизнь в космополитической атмосфере. Перспектива ее привлекала, но в то же время что-то ее удерживало. Воображение ее было разбужено, но сдерживалось тревогой. Желудок отреагировал на этот конфликт неприятным чередованием запоров и поносов. В общем она производила впечатление человека скорее заторможенного, нежели страдающего от бедности воображения в сексуальной или социальной сферах.

Постепенно выяснилось, что в снах никаких ограничений для пациентки не существовало. Если ее свободные ассоциации текли мучительно и вяло, то сны она видела смешные и образные, как если бы они снились не ей, а кому-то другому. Ей снилось, что она приходит на службу в тихой церкви в ярко-красном платье, что она кидает камни в окна респектабельных домов. Но в наиболее ярких снах она снилась себе во времена Гражданской войны сторонницей Южных штатов. Кульминацией был сон, в котором она сидела в туалете с низкими перегородками в середине огромного зала для танцев и махала рукой элегантным офицерам-южанам и их дамам, кружившимся под оглушительные звуки духового оркестра.

Эти сны помогли выявить, часть ее изолированного в каком-то уголке сознания детского опыта: нежность и теплоту, подаренные ей дедом, ветераном армии южан, - его прошлое казалось ей сказкой. Несмотря на всю их ритуализованность, патриархальная мужественность и нежная любовь деда были восприняты чуткой девочкой и оказались для ее робкого "эго" более привлекательными, нежели перспектива стандартного преуспевания, ассоциируемая с родителями. Когда дед умер, эмоции пациентки притупились, так как ущербный процесс формирования "эго-идентичности", частью которого они являлись, окончательно зашел в тупик, не получая пищи ни в виде привязанности, ни в форме социальной компенсации.

73

Психоаналитическое лечение женщин с ярко выраженной идентичностью леди-южанки (идентичностью, характерной не только для представительниц одного определенного класса или нации), видимо, осложняется особым сопротивлением"1" пациенток. Обычно наши пациентки - бывшие южанки. "Леди" - защитное амплуа, почти симптом. Желанию вылечиться противодействуют три идеи, связанные в культуре южан с особыми условиями охраны кастовой и расовой идентичности и навязывающие девушке модель поведения леди.

Во- первых, бытует почти параноидное подозрение, что жизнь -это череда решающих испытаний: злостные сплетники пытаются использовать против женщины-южанки ее мелкие слабости и недостатки и безжалостно выносят приговор: леди она или нет. Во-вторых, существует всеобщая убежденность в том, что мужчины, если бы их не сдерживала молчаливо принятая двойная мораль (предоставляющая в их распоряжение худшие, более темные сексуальные объекты в обмен на внешние проявления уважения к леди), не вели бы себя как джентльмены и попытались бы по меньшей мере запятнать имя леди, а значит, и лишить ее возможности найти мужа, социально стоящего выше ее, и лишить такой же перспективы ее детей. Но есть еще одна, столь же двусмысленная установка: мужчина, который не отбрасывает ограничений, налагаемых на джентльмена, когда ему предоставляется возможность одержать победу над женщиной, - тряпка и заслуживает только того, чтобы его безжалостно провоцировали. Таким образом, и обычное чувство вины, и ощущение неполноценности существуют в рамках жизненной перспективы, в которой на уровне сознания доминирует надежда достичь более высокого положения в обществе и которая в силу своей двойственности носит болезненный характер; есть тайная надежда, что появится мужчина, который в миг безрассудной страсти избавит женщину от необходимости вести себя как леди. В основе всего этого - неспособность представить себе, что есть такие сферы жизни, в которых установки мужчин и женщин и их словесное выражение действительно могут совпасть, что можно подняться над уровнем первобытного антагонизма полов. Нет нужды оговаривать, что бессознательные установки такого рода причиняют честным и просвещенным

74

i!

4

женщинам тяжелые страдания, но психоанализ возможен лишь при условии вербализации этих интериоризованных стереотипов, а также рассмотрения того, как отражаются в установке пациентки по отношению к врачу ее противоречивые представления о мужчинах.

Конечно, к психоаналитикам идут в основном люди, не выдерживающие напряженности современной американской жизни: множества альтернатив, контрастов, полярных противоположностей. Например, постоянная боязнь быть связанным прочными обязательствами: желание сохранять свободу на случай появления более широких и лучших возможностей. В своих перенесениях4" и сопротивлениях пациенты воспроизводят предпринятые ими в критические моменты своего детства ущербные попытки совместить быстро меняющиеся и резко противоположные остатки национальных, региональных или классовых иден-тичностей. Психоаналитик вводится в бессознательные жизненные планы пациента. Его идеализируют, особенно если он по происхождению европеец, сравнивают со своими американскими предками. Или наоборот: ему оказывается противодействие как умному врагу потенциально успешной американской идентичности.

Поделиться с друзьями: