Идентичность

Для отечественного читателя, который привык к критике либерализма в его международно-политическом проявлении («либеральный мировой порядок», на деле представляющий собой доминирование Соединенных Штатов), в книге явно не хватает этого аспекта. Призывы Фукуямы учитывать многообразие обществ, различие культур и чутко относиться к достоинству тех, кто считает его уязвленным, можно было бы легко экстраполировать на «глобальное общество». Однако так далеко автор не идет, поскольку основная идея «Конца истории» о том, что западная либеральная демократия все равно является светлым будущим человечества, спустя 30 лет по-прежнему для него актуальна. Правда, перспективы наступления этого будущего несколько откладываются, но это задержка рейса, а не его отмена. «Политический порядок как внутри страны, так и на международном уровне будет зависеть от сохранения либеральных демократий, обеспечивающих “правильный” тип инклюзивной национальной идентичности».

Фукуяма – один из наиболее часто поминаемых в России представителей западного интеллектуального сообщества. Мало кто читал «Конец истории?», но сама метафора и здесь прочно прилепилась к публичным дискуссиям. Тридцать лет после «Конца истории?» Россия прожила по-своему. Для Запада все начиналось с триумфа, а заканчивается растерянностью. У нас в начале был обвал, потом попытка встроиться в тот самый либеральный порядок «как внутри страны, так и на международном уровне», затем наступил период его решительного, как казалось, отвержения; наконец, по мере его общего кризиса, пришло время для раздумий. Показательно, что тема либерализма внезапно вышла в России на самый верхний политический уровень – свои оценки этой философии высказал сам президент. Либеральная идея в российском дискурсе еще более инструментальна, чем в остальном мире, – это ярлык, щедро навешиваемый во внутренних разбирательствах стиля «ты меня уважаешь?» или «а ты кто такой?». По степени интеллектуальной поляризации Россия, пожалуй, пока что сильно уступает Америке при Трампе, однако приметы этого явления множатся.

Сильная сторона российской идейно-политической действительности – отсутствие зацикленности и догматизма, которые свойственны нынешним западным обществам, особенно их правящим группам. Но здесь же коренится и проблема – поверхностность всякой идеологический дискуссии, которая неизменно преследует какие-то очень конкретные прикладные цели, но не призвана что-то понять о будущем развитии страны. В итоге под шелест меняющихся смысловых «оберток» проводится все более технократическая линия, зачастую просто в форме текущего кризис-менеджмента. Кстати, нашему управленческому классу, особенно той его части, которая отвечает за макроэкономическую стабильность и размышляет о реформах, было бы очень полезно прочитать эту книгу, в которой самый видный представитель либеральной мысли страстно призывает видеть за цифрами человека. У нас получается не всегда. И это тоже следствие сугубой реактивности курса, фиксированности на сиюминутных показателях.

Отчасти это неизбежно в условиях постоянных «качелей», всеобщего смятения и смены вех. Однако последняя по времени книга Фрэнсиса Фукуямы важна как раз тем, что заставляет задуматься об изъянах схематической политики, попыток свести многогранную реальность к неизменному шаблону. Вне зависимости от того, какой именно это шаблон – марксистский, либеральный, консервативный или какой-либо еще.

Федор Лукьянов, главный редактор журнала «Россия в глобальной политике»

Предисловие автора

Эта книга не была бы написана, не стань Дональд Трамп президентом США в ноябре 2016 г. Как и многие американцы, я был удивлен таким исходом и обеспокоен его последствиями для Соединенных Штатов и всего мира. В июне того же года другое общенародное голосование – референдум в Великобритании о выходе из Европейского союза – также принесло совершенно неожиданный результат.

Последние пару десятков лет я много размышлял о развитии современных политических институтов: как возникли государство, верховенство права и демократическая подотчетность, как они развивались и взаимодействовали и, наконец, как они могут прийти в упадок. Задолго до избрания Трампа я писал, что институты в США разрушаются, поскольку господство в стране захватывают мощные группы влияния, а само государство превращается в косную структуру, неспособную к самообновлению [1] .

1

Отсылка к статье автора “America n Decay. The Sources of Political Dysfunction ” в журнале Foreign Affairs, 93 (5), 2014, September – October. – Здесь и далее, за исключением особо оговоренных случаев, прим. пер.

Трамп есть и продукт такого разрушения, и его агент. Его политический взлет связан с надеждами на то, что он использует мандат доверия, врученный ему народом, чтобы встряхнуть систему и вернуть ей эффективность. Американцы устали от бессмысленного противостояния партий, обернувшегося политическим застоем. Они изголодались по сильному лидеру, способному вновь объединить страну, положив конец ветократии – возможности групп влияния блокировать общественную инициативу. Подобный всплеск популизма привел в 1932 г. в Белый дом Франклина Рузвельта и преобразил американскую политику на два поколения вперед.

Проблема с Трампом оказалась двоякой, связанной как с его политикой, так и с особенностями личности. Его экономический национализм может скорее ухудшить, чем улучшить положение его сторонников, в то время как очевидное увлечение авторитарными «сильными личностями» в ущерб демократическим союзникам способно дестабилизировать международный порядок. Что же касается личных качеств, то трудно представить человека, менее подходящего для того, чтобы быть президентом Соединенных Штатов. Добродетели, которые ассоциируются с образом выдающегося государственного лидера, – элементарная честность, надежность, рассудительность, преданность общественным интересам и морально-нравственный стержень, – у него полностью отсутствуют. На протяжении всей карьеры Трамп был озабочен исключительно саморекламой и никогда не останавливался перед тем, чтобы пройти по головам или обойти правила, стоявшие на его пути, не гнушаясь никаким средствами.

Трамп олицетворяет общую тенденцию международной политики – наступление так называемого популистского национализма {1} . Лидеры-популисты стремятся использовать легитимность, полученную через демократические выборы, для консолидации власти. Они утверждают, что имеют прямую харизматическую связь с «народом», который часто определяется в узких этнических терминах, исключающих значительную часть населения. Они не любят институты и стремятся подорвать систему сдержек и противовесов, ограничивающую личную власть лидера в современной либеральной демократии: суды, систему законодательной власти, независимые СМИ и «аполитичный», внепартийный чиновничий аппарат. Современными лидерами такого типа можно считать и Владимира Путина в России, и Реджепа Эрдогана в Турции, и Виктора Орбана в Венгрии, и Ярослава Качиньского в Польше, и Родриго Дутерте на Филиппинах.

1

Francis Fukuyama, “The Populist Surge,” The American Interest 13 (4) (2018): 16–18.

Глобальное движение к демократии, начавшееся в середине 1970-х, привело к тому, что мой коллега Ларри Даймонд назвал «глобальная рецессия» {2} . В 1970 г. существовало лишь около 35 электоральных демократий. За следующие 30 лет их число постепенно росло, пока в начале ХХI в. не достигло почти 120. Наибольший рост пришелся на 1989–1991 гг., когда крах коммунизма в Восточной Европе и в бывшем Советском Союзе вызвал волну демократизации во всем регионе. Однако с середины 2000-х тенденция обратилась вспять и число демократий сократилось. Авторитарные страны – и прежде всего Китай – в это время обрели уверенность и стали более напористыми.

2

Larry Diamond, “Facing Up to the Democratic Recession,” Journal of Democracy 26 (1) (2015): 141–155.

Неудивительно, что создание работоспособных институтов в новых «потенциальных демократиях», таких как Тунис, Украина и Мьянма, идет с огромным трудом. Неудивительно также, что либеральная демократия не прижилась в Афганистане или Ираке после вторжения США в эти страны. Возвращение России к авторитарным традициям вызывает скорее разочарование, чем удивление. Гораздо более неожиданными стали угрозы демократии, исходящие из, казалось бы, уже устоявшихся демократических государств. Венгрия одной из первых в Восточной Европе свергла коммунистический режим. Когда она вступила в НАТО и Европейский союз, возникло ощущение, что страна вернулась в Европу в качестве «консолидированной», по выражению политологов, либеральной демократии. Тем не менее под руководством Орбана и его партии «Фидес» [2] Венгрия возглавила движение к тому, что Орбан назвал «нелиберальная демократия» [3] . Но гораздо большим сюрпризом стало голосование за Brexit в Великобритании и за Трампа в США.

2

Fidesz – аббревиатура от Fiatal Demokrat'ak Sz"ovets'ege, «Союз молодых демократов».

3

Строго говоря, термин «нелиберальная демократия» (illiberal democracy) ввел в оборот Фарид Закария (Fareed Zakaria) в статье “The Rise of Illiberal Democracy”, опубликованной в журнале Foreign Affairs в 1997 г.

Эти две ведущие демократии были архитекторами современного либерального международного порядка, возглавившими под руководством Рональда Рейгана и Маргарет Тэтчер «неолиберальную революцию» в 1980-х гг. Однако они сами, похоже, свернули в сторону куда более примитивного национализма.

Это возвращает меня к истокам появления этой книги. С тех пор как в середине 1989 г. вышла моя статья «Конец истории?» и в 1992 г. книга «Конец истории и последний человек» {3} , меня постоянно спрашивают, не опровергает ли мои тезисы то или иное явление. Это может быть переворот в Перу, война на Балканах, террористические атаки 11 сентября, мировой финансовый кризис или, в самое последнее время, выборы Дональда Трампа или описанная выше волна популистского национализма.

3

Francis Fukuyama, “The End of History?” National Interest 16 (Summer 1989): 3–18; The End of History and the Last Man (New York: Free Press, 1992)*

* В России перевод статьи Фукуямы вышел в 1990 г. в журнале «Вопросы философии» (№ 3, с. 134–148), а книга «Конец истории и последний человек» – в 2004 г.