Идентификация
Шрифт:
– Да, – кивнула я.
– Я… я люблю тебя, – прошептал он, не в силах поднять на меня глаза.
– Я знаю.
Я не нашлась, что еще добавить. На меня обрушилось горе, и рана казалась совсем свежей, будто я только что потеряла Брэйди. Но передо мной стоял Релм, готовый любить меня, заботиться, заполнить пустоту в сердце.
Я приподнялась на цыпочки и приникла к его губам. Релм тут же ответил, удивив меня своей страстью и прижав к стене. Его язык активно нашел мой, будто Релм давно об этом мечтал.
Сердце застучало, но ощущала я только вину, будто
– Ты меня не любишь, – сказал он.
– Люблю, но иначе. Может…
– Когда-нибудь, – договорил он за меня. Вид у него был уставший. А может, сказывалось выпитое пиво. – Тебе пора, – повторил он и проводил меня на крыльцо, упорно глядя на деревянные доски пола. Затем, не прибавив ни слова, вернулся в дом и захлопнул дверь.
Я стояла на крыльце, все еще оглушенная новостью о Брэйди. Когда я встретилась взглядом с Джеймсом, он вопросительно приподнял подбородок, будто спрашивая, все ли со мной нормально. Я не ответила.
Со мной все далеко не нормально.
Глава 10
На полдороге в город, когда мы уже в сумерках проезжали поля, Джеймс сказал:
– А вы неплохо целуетесь.
Я покраснела.
– Я прощалась.
– С языком?
– А тебе какое дело? – спросила я, стыдясь, что он все видел, хоть и не понимала, чего мне стесняться. – Ты в моей комнате даже объятий выдержать не смог.
– Я их стоически вытерпел, – усмехнулся Джеймс. – Мне все равно, с кем ты целуешься, но он явно что-то скрывает. Я удивлен твоей наивности. Думал, ты умнее.
– А я думала, ты не станешь задаваться.
– Такого я не обещал. А я стараюсь не давать обещаний, которые не смогу сдержать.
Несколько миль мы ехали молча. Я думала о брате. Мать сказала, с ним произошел несчастный случай на плоту, но умолчала, что я присутствовала при гибели Брэйди и что он убил себя.
Всхлипнув, я спохватилась, что плачу.
– Эй, – мягко сказал Джеймс. – Прости, я не хотел…
– При чем тут ты, – отмахнулась я. Джеймс свернул к обочине и остановился. – Я из-за брата. Я не помню, как он умер, но мы же там были, Джеймс, оба были. А вдруг мы помогли ему покончить с собой?
– Может, и помогли. – Его голос звучал пусто и печально. Джеймс отвел глаза, будто ища собственные воспоминания. Когда он опустил голову, я поняла – он ничего не помнит. У нас ничего нет.
– А что, если он попрощался? – прошептала я. – Попрощался, а я не помню? – Что-то внутри меня лопнуло, и я разрыдалась, вспоминая улыбку Брэйди, его смех. Мы были так дружны. Неужели он долго болел, а я ничего не замечала?
Джеймс обнял меня за плечи, и я прислонилась к нему. Сперва он напрягся, но вскоре повернулся, прижав меня к груди.
– Знаешь, – тихо сказал он, гладя меня по волосам, – я не помню, что произошло с моей матерью. То она была, и вдруг ее нет. Я не знаю, ссорились ли родители, была ли у нее причина уйти. Отец сказал, что она переехала
из-за работы и решила там остаться, но нам и вдвоем прекрасно живется. – Он помолчал. – Десять баксов на то, что он жулит.Я утерла слезы и села прямо, не отодвинувшись, впрочем, от Джеймса. Он удивленно поглядел на меня:
– В чем дело?
– Мы играли в «жулика» в Программе. А ты?
Он засмеялся:
– Нет. Я почти все время провел в изоляции. По крайней мере, мне так сказали. Неужели вы там играли в карты?
– Джеймс, мы с братом часто играли в «жулика».
Его лицо затуманилось, и он рассеянно потянул за нитку, торчавшую из подола моей блузки.
– Правда?
Я кивнула.
– Могу поспорить, ты играл с нами.
Джеймс, не глядя мне в глаза, задумчиво тянул за нитку, распуская шов.
– Не могу вспомнить, кто меня научил, – сказал он.
– Мой брат.
– Возможно.
Когда нитка наконец лопнула, Джеймс обратил внимание на мой неровный подол.
– Черт, извини.
Но когда он поднял взгляд, я не ответила. У меня припухло лицо, и вблизи – я ведь еще сидела, прижавшись к Джеймсу – я наверняка выглядела не блестяще. Во мне боролись чувство вины, скорбь и влечение.
– Почему ты опять на меня уставилась? – спросил он, на этот раз серьезно.
– Релм кое-что сказал мне перед уходом.
Джеймс округлил глаза:
– Да-а-а? И что же?
– Он… – Я помолчала, не зная, говорить или нет, но мне показалось нечестным скрывать это от Джеймса. Вообще что-нибудь от него утаивать. – Он сказал, что любит меня.
Джеймс опустил голову, вертя в пальцах оторванную нитку.
– А ты что? – спросил он.
– А я нет.
– Тогда не надо было пудрить ему мозги поцелуем, – бросил он осуждающе. Я опешила. Я доверила ему очень личное, а он тычет мне в лицо моей откровенностью?
Я отодвинулась, накинула ремень и с нескольких попыток пристегнулась.
– Забудь, что я сказала. Ты все равно не поймешь.
– Ты права. – Он завел мотор. – Не пойму. И ты вовсе не обязана мне что-либо объяснять.
– Спасибо, – с горечью сказала я. – Хорошо, что ты высказался.
Больше мы не говорили. Я не понимала, как Джеймс мог рассказать мне о своей матери и тут же оттолкнуть. Интересно, он и с Брэйди так себя вел? И со мной?
Неужели рядом с ним всегда трудно?
Добравшись домой, я вошла через заднюю дверь в надежде, что родители не заметили моего недолгого отсутствия. В гостиной работал телевизор. Я неслышно поднялась по лестнице, остановившись у комнаты Брэйди.
Войдя, я легла на кровать брата, глядя в потолок. Мне хотелось узнать тайны, вернуть украденные воспоминания.
– Что же с тобой случилось? – спросила я, обращаясь к брату и к себе. Я перерыла свою комнату в надежде найти что-нибудь еще, но ничего не нашлось – ни единой фотографии, кроме семейных. Ни некролога о Брэйди, вырезанного и заламинированного с подложенной на обороте молитвой, ни газетной статьи, навечно помещенной в альбом.