Идиот

–  Благодарю вас, - тихо продолжал Ипполит, - а вы садитесь напротив, вот и поговорим… мы непременно поговорим, Лизавета Прокофьевна, теперь уж я на этом стою… - улыбнулся он ей опять.
– Подумайте, что сегодня я в последний раз и на воздухе, и с людьми, а чрез две недели наверно в земле. Значит, это в роде прощания будет и с людьми, и с природой. Я хоть и не очень чувствителен, а, представьте себе, очень рад, что это все здесь в Павловске приключилось: все-таки хоть на дерево в листьях посмотришь.

–  Да какой теперь разговор, - все больше и больше пугалась Лизавета Прокофьевна, - ты весь в лихорадке. Давеча визжал да пищал, а теперь чуть дух переводишь, задохся!

–  Сейчас отдохну. Зачем вы хотите отказать мне в последнем желании?… А знаете ли, я давно уже мечтал с вами как-нибудь сойтись, Лизавета Прокофьевна; я о вас много слышал… от Коли; он ведь почти один меня и не оставляет… Вы оригинальная женщина, эксцентрическая женщина, я и сам теперь видел… знаете ли, что я вас даже немножко любил.

–  Господи, а я было, право, чуть его не ударила.

–  Вас удержала Аглая Ивановна; ведь я не ошибаюсь? это ведь ваша дочь Аглая Ивановна? Она так хороша, что я давеча с первого взгляда угадал ее, хоть и никогда не видал. Дайте мне хоть на красавицу-то в последний раз в жизни посмотреть, - какою-то неловкою, кривою улыбкой улыбнулся Ипполит, - вот и князь тут, и супруг ваш, и вся компания. Отчего вы мне отказываете в последнем желании?

–  Стул!
– крикнула Лизавета Прокофьевна, но схватила сама и села напротив Ипполита.
– Коля, - приказала она, - отправишься с ним немедленно, проводи его, а завтра я непременно сама…

–  Если вы позволите, то я попросил бы у князя чашку чаю… Я очень устал. Знаете что, Лизавета Прокофьевна, вы хотели, кажется, князя к себе вести чай пить; останьтесь-ка здесь, проведемте время вместе, а князь наверно нам всем чаю даст. Простите, что я так распоряжаюсь… Но ведь я знаю вас, вы добрая, князь тоже… мы все до комизма предобрые люди…

Князь всполошился, Лебедев бросился со всех ног из комнаты, за ним добежала Вера.

–  И правда, - резко решила генеральша, - говори, только потише и не увлекайся. Разжалобил ты меня… Князь! Ты не стоил бы, чтоб я у тебя чай пила, да уж так и быть, остаюсь, хотя ни у кого не прошу прощенья! Ни у кого! Вздор!.. Впрочем, если я тебя разбранила, князь, то прости, если, впрочем, хочешь. Я, впрочем, никого не задерживаю, - обратилась она вдруг с видом необыкновенного гнева к мужу и дочерям, как будто они-то и были в чем-то ужасно пред ней виноваты, - я и одна домой сумею дойти…

Но ей не дали договорить. Все подошли я окружили ее с готовностью. Князь тотчас же стал всех упрашивать остаться пить чай и извинялся, что до сих пор не догадался об этом. Даже генерал был так любезен, что пробормотал что-то успокоительное и любезно спросил Лизавету Прокофьевну: "не свежо ли ей однако же на террасе?" Он даже чуть было не спросил Ипполита: "давно ли он в университете?", но не спросил. Евгений Павлович и князь Щ. стали вдруг чрезвычайно любезными и веселыми, на лицах Аделаиды и Александры выражалось, сквозь продолжавшееся удивление, даже удовольствие, одним словом, все были видимо рады, что миновал кризис с Лизаветой Прокофьевной. Одна Аглая была нахмурена и молча села поодаль. Осталось и все остальное общество; никто не хотел уходить, даже генерал Иволгин, которому Лебедев, впрочем, что-то шепнул мимоходом, вероятно, не совсем приятное, потому что генерал тотчас же стушевался куда-то в угол. Князь подходил с приглашением и к Бурдовскому с компанией, не обходя никого. Они пробормотали, с натянутым видом, что подождут Ипполита, и тотчас же удалились в самый дальний угол террасы, где и уселись опять все рядом. Вероятно, чай уже был давно приготовлен у Лебедева для себя, потому что тотчас же и явился. Пробило одиннадцать часов.

X.

Ипполит помочил свои губы в чашке чаю, поданной ему Верой Лебедевой, поставил чашку на столик и вдруг, точно законфузился, почти в смущении осмотрелся кругом.

–  Посмотрите, Лизавета Прокофьевна, эти чашки, - как-то странно заторопился он, - эти фарфоровые чашки и, кажется, превосходного фарфора, стоят у Лебедева всегда в шифоньерке под стеклом, запертые, никогда не подаются… как водится, это в приданое за женой его было… у них так водится… и вот он их нам подал, в честь вас, разумеется, до того обрадовался…

Он хотел было еще что-то прибавить, но не нашелся.

–  Сконфузился таки, я так и ждал!
– шепнул вдруг Евгений Павлович на ухо князю: - это ведь опасно, а? Вернейший признак, что теперь, со зла, такую какую-нибудь эксцентричность выкинет, что и Лизавета Прокофьевна, пожалуй, не усидит.

Князь вопросительно посмотрел на него.

–  Вы эксцентричности не боитесь?
– прибавил Евгений Павлович.
– Ведь и я тоже, даже желаю; мне собственно только, чтобы наша милая Лизавета Прокофьевна была наказана, и непременно сегодня же, сейчас же; без того и уходить не хочу. У вас, кажется, лихорадка.

–  После, не мешайте. Да, я нездоров, - рассеянно и даже нетерпеливо ответил князь. Он услышал свое имя, Ипполит говорил про него.

–  Вы не верите?
– истерически смеялся Ипполит: - так и должно быть, а князь так с первого разу поверит и нисколько не удивится.

–  Слышишь, князь?
– обернулась к нему Лизавета Прокофьевна, - слышишь?

Кругом смеялись. Лебедев суетливо выставлялся вперед и вертелся пред самою Лизаветой Прокофьевной.

–  Он говорит, что этот вот кривляка, твой-то хозяин… тому господину статью поправлял, вот что давеча на твой счет прочитали.

Князь с удивлением посмотрел на Лебедева.

–  Что ж ты молчишь?
– даже топнула ногой Лизавета Прокофьевна.

–  Что же, - пробормотал князь, продолжая рассматривать Лебедева, - я уж вижу, что он поправлял.

–  Правда?
– быстро обернулась Лизавета Прокофьевна к Лебедеву.

–  Истинная правда, ваше превосходительство!
– твердо и непоколебимо ответил Лебедев, приложив руку к сердцу.

–  Точно хвалится!
– чуть не привскочила она на стуле.

–  Низок, низок!
– забормотал Лебедев, начиная ударять себя в грудь и все ниже и ниже наклоняя голову.

–  Да что мне в том, что ты низок! Он думает, что скажет: низок, так и вывернется. И не стыдно тебе, князь, с такими людишками водиться, еще раз говорю? Никогда не прощу тебе!

–  Меня простит князь!
– с убеждением и умилением проговорил Лебедев.

–  Единственно из благородства, - громко и звонко заговорил вдруг подскочивший Келлер, обращаясь прямо к Лизавете Прокофьевне, - единственно из благородства, сударыня, и чтобы не выдать скомпрометированного приятеля, я давеча утаил о поправках, несмотря на то, что он же нас с лестницы спустить предлагал, как сами изволили слышать. Для восстановления истины признаюсь, что я действительно обратился к нему, за шесть целковых, но отнюдь не для слога, а собственно для узнания фактов, мне большею частью неизвестных, как к компетентному лицу. Насчет штиблетов, насчет аппетита у швейцарского профессора, насчет пятидесяти рублей вместо двухсот пятидесяти, одним словом, вся эта группировка, все это принадлежит ему за шесть целковых, но слог не поправляли.

–  Я должен заметить, - с лихорадочным нетерпением и каким-то ползучим голосом перебил его Лебедев, при распространявшемся все более и более смехе, - что я поправлял одну только первую половину статьи, но так как в средине мы не сошлись и за одну мысль поссорились, то я вторую половину уж и не поправлял-с, так что все что там безграмотно (а там безграмотно!), так уж это мне не приписывать-с…

–  Вот он о чем хлопочет!
– вскричала Лизавета Прокофьевна.

–  Позвольте спросить, - обратился Евгений Павлович к Келлеру, - когда поправляли статью?