Идол

Если он просто в спячке. В анабиозе. В глубоком-глубоком зимнем сне. Если всё, что было, проснётся и вернётся вновь однажды.

66.

Вместе с зимой медленно передвигались и они — будто навстречу теплу, навстречу жизни, куда-то на запад, если опираться на пролетавшие в разговорах названия стоянок и смутные воспоминания о том, где эти названия встречались на карте. В той стороне, где каждый вечер заходило солнце, где-то там, далеко, за линией горизонта — где-то там лежала столица, сияющий и шумный Ринордийск. Где-то там, недостижимо для глаз, но почти видимо, снежная пудра вилась в свете фонаря, и вечерами зажигались жёлтые окна домов. Иногда всё это казалось сказкой, далёкой и несбыточной, вспомнившейся для того, чтобы подивиться несдержанности своей фантазии.

Иногда же, когда среди сугробов возникали вдруг высокие гудящие столбы — линии электропередачи, прорезавшие степь — или в отдалении показывалась маленькая деревенька, или вдруг — о Боже! неужели? — на снегу появлялся какой-нибудь полностью городской предмет вроде пустой бутылки, или даже широкий рекламный стенд, — столица была так близко-близко, казалось, ещё чуть-чуть — и в воздухе разольётся её дух, и толщи снега начнут сникать и таять под тёплыми потоками, что дошли от города.

Тогда беспокойство овладевало ими. В тревоге они поднимали головы кверху, как бы принюхиваясь, в тщетных попытках уловить приближение города, в напрасных стараниях обнаружить то, что ещё не появилось. Но Ринордийск дразнился, маячил даже не сам, а вуалью своей тени, прозрачной вуалью, заполнявшей воздух; и обманывал, не давался, не выходил к ним. Только проталины тут и там говорили: «Рядом! Вы чувствуете? Совсем рядом!»

Хотелось вскочить и бежать туда, но кордоны стояли недвижно и строго. С первого взгляда казалось, что их нет, но стоило отдалиться вглубь степи, чтобы непременно наткнуться на них. Они следили: незаметно и постоянно.

Однажды, когда воздух особенно напоминал городской, когда и сам ландшафт сменился чем-то смутно знакомым, почти привычным, что они узнали бы безоговорочно, к ним подошёл Эрлин. День уже подходил к концу, поэтому они сбились все вместе у деревянной сараюшки, немного встревожено, немного беспомощно и совсем бездеятельно.

— А знаете, где мы? — спросил Эрлин. Вернее, предварил вопросом собственное заявление: конечно же, ему было известно, что они не знают.

Они ожидающе и безмолвно уставились на него, не отвечая даже «нет». Непонятно, как все, но Лунев, по крайней мере, не ответил, поскольку ему казалось, что он, существо нечеловеческое, такого права не имеет.

— Мы в Горенках, господа, — торжествующе произнёс Эрлин.

— Горенки? — они переглянулись. Очень знакомое название, даже слишком, неприлично знакомое: так нельзя просто. Каждый смутно припоминал, но молчал, считая, что, верно, ошибся.

— Ну как же так? Горенки! — Эрлин неодобрительно покачал головой. — Неужели не знаете? С географией у вас проблемы, однако. Горенки, посёлок под столицей.

Рита вздрогнула и вперила в него немигающий взгляд. Лунев и Семён недоумённо переглянулись друг с другом.

— Да-да, господа, — совершенно удовлетворённо кивнул Эрлин. — Мы в сотне километров от Ринордийска.

Они окончательно замолкли, застыли, впали в ступор, не зная, как реагировать на подобное известие, что чувствовать и думать по этому поводу. (Разве это возможно? Разве это на самом деле? И — что же после этого?) Рита в онемевшем шоке сделала несколько неуверенных шагов — к Эрлину или туда, к Ринордийску. Взор её был устремлён вдаль, за горизонт.

— Да, фройляйн, совершенно верно, — Эрлин холодно улыбнулся. — Там находится ваш горячо любимый город, куда вы так рвётесь (правильно я понимаю, да?) Совсем близко, пара часов на поезде.

Степь, совершенно синяя в потёмках, молчала в унисон с ними, напряжённо хранила затишье по всей своей раскинувшейся широте. Эрлин небрежно оглянулся на окрестность и сказал скучающим тоном:

— Мы туда, правда, не поедем. День постоим здесь — и-и-и дальше, — указующий взмах руки, — в обратном направлении. На восток, — пояснил он с улыбкой.

Всё оборвалось — везде и сразу. Вмиг ухнуло в бездну. Карта, Лунев до тошнотворных мелочей увидел карту страны перед своими глазами, увидел, как по её цветной разлинованной поверхности прокладывается пунктирная линия — их путь, который прошли они за месяцы ссылки. С далёкого востока линия тянулась через всю страну, петляла запутанно и безалаберно, но неизменно приближалась к огромной красной точке на западе — так обозначался на карте Ринордийск. Подойдя, линия остановилась у самой точки, почти впритык, а потом развернулась, сделала петлю и медленно поползла обратно.

Поработившись этой грандиозной картиной, Лунев выпал было из их общей реальности, но тут Рита породила движение.

— Кира! — она вскрикнула, почти задохнувшись, шагнула к Эрлину. — Кира! — голос её бился крайней степенью ненависти, не имевшей конкретной цели.

— Вы хотите что-то сказать, фройляйн? — осведомился тот.

Она остановилась в шаге — в шаге от человека, которого, возможно, жаждала убить прямо сейчас, на месте.

— Ты не посмеешь, — произнесла она негромко, но твёрдо и отчётливо. — Даже ты, даже ты не имеешь права так поступить. Мы войдём в столицу.

— К сожалению, нет, — ответил Эрлин и развернулся, чтобы уйти.

Мгновение Рита оставалась на месте потом — вдруг, неожиданно для всех — бросилась на Эрлина с визгом:

— Убейся, тварь!

Она немного промахнулась и упала на снег. Лунев и Семён, застыв, без слов смотрели на неожиданную сцену спектакля, которая, нарушая все рамки, игралась перед ними.

Эрлин обернулся через плечо.

— Успокойся, истеричка, — сказал он.

Пока Рита продолжала полулежать на снегу, приподнявшись на руках и тяжело дыша, а Семён и Лунев всё ещё пребывали в плену у застывшего безмолвия, Эрлин ушёл, растворившись в синей мгле.

67.

Провал.

Всё сорвалось и упало в пустоту без дна. Будет ли ещё что-нибудь после?

Понимаемое и непонимаемое будто поменялись местами. Теперь всё было наоборот: он ясно видел всю ситуацию целиком, во всём её масштабе; то же, что перед глазами, померкло и почти исчезло. Он не видел ничего вокруг: только едва прорисованные очертания на сильно-сильно затемнённом фоне, да и не нужны они вовсе. Мысли его, мысленные образы — вот что сейчас поглощало его внимание. Мысли приобрели вдруг чёткость и яркость, чего не случалось очень давно, что бывало, казалось, вечность назад. Мысли сейчас были единственной реальностью, имеющей значение.

Он шёл, по привычке не натыкаясь ни на что, нет, ну, чуть-чуть он всё-таки воспринимал, что вокруг, где-то совсем на заднем плане, и движение его со стороны могло сойти за разумное. Но это ничего не значило: пребывал он только в своих размышлениях.

Итак, всё. То движение, которому они подчинялись, идущее с самых первых дней ссылки, постоянное и, как уже казалось, имевшее тайный, скрываемый пока смысл, на самом деле не имело никакой конкретной цели. Просто месяцы они двигались с востока на запад (почему бы и нет), а теперь будут двигаться обратно — с запада на восток (опять же, почему бы и нет).