Идолы для дебилов
Шрифт:
– Трезвый я замыкаюсь, как в панцире краб! Напиваясь, делаюсь разумом слаб! – распахивая халат, орал Барин. – Есть мгновения меж трезвостью и опьянением, это высшая правда, и я её раб!
– Это кто сказал? – висла на руке у Барина бурятка, подруга Касьяна.
– Так сказал Омар Хаям, – вопил Барин, – но я послал его к х*ям!
Мои прежние собутыльники мало походили на приверженцев высшей правды. Они пили без устали до беспамятства, поджидая безумие, как конечную станцию, где можно порезвиться без тормозов. В нынешней компании я чувствовал себя увереннее.
На пятой бутылке Барин лег на пол
Касьян и бурятка одевались.
– Идем с нами, – предложил Касьян.
– Куда?
– К хорошим людям.
Я часто покупался на предложение выпить с хорошим человеком и попадал в итоге в компанию, которую с удовольствием взял бы на борт разбойничий корабль. Впрочем, было наплевать, у меня не было ключей от собственного дома, вместо головы привинчен глобус, а вместо сердца навигационная карта. Я шел туда, куда дул ветер.
Я точно знал, что мы нарвёмся на пьяниц. Пусть не самых обычных, а с оригинальной придурью. И от них некуда деваться. Они-то знают, что высшая правда, между трезвостью и опьянением, похожа на океан, который нужно переплыть, чтобы он навсегда остался при тебе. Но мало кто доплывает дальше середины.
Кто мы, когда опускаемся на дно своего стакана? Космические бродяги? Обычные бухари? Клоуны с опухшими масками на лице? Дети, испуганные взрослением? Мы сидим и пьем, пьем и смеемся над жизнью, смеемся и дохнем. Смеемся в ожидании, пока вселенная лопнет от нашего смеха. И лопаемся первыми.
Как я и предполагал, хороший человек оказался непоседливым безобразником. Стол у него ломился от новогодних угощений. Звали безобразника Тим, он носил очки с толстенными стеклами и смеялся лишь уголками рта, как джокер, подруга его тоже была буряткой.
– Может, и мне на бурятке поджениться? – спросил я у Касьяна.
– Не советую. Гусарская рулетка. Не угадаешь – свалит намертво.
– В Бурятии колдунов и духов больше чем людей, – сказал Тим. – Я прожил там месяц в дацане. Вернулся с ней, а как сошелся, не помню.
Он ткнул пальцем в свою подругу. Та грозно посмотрела на него.
– Дерется? – шепотом спросил я.
Тим чуть кивнул.
– Такие стекла, наверное, трудно разбит? – спросил я, когда мы выпили за знакомство.
– Просто не реально, – кивнул он, указав на искореженные дужки.
За столом сидели еще гости. Неугомонный сосед сверху, рослый детина, глотавший водку, чуть выпучивая глаза. Он затеял шашечный турнир, лез с разговорами, выясняя, кто больше знает о жизни, пока его не угомонили шахматной доской по голове.
Пьянка была примечательна только тем, что была первой в новом году и наводила на мысль, что, если весь год дела будут идти также, то у меня есть шанс обойти в ближайшее время Чинаски по количеству выпитых бутылок. Под утро за столом остались Тим и я. Запивая водку красным вином, мой собутыльник говорил только одно:
– Бухать с тобой одно удовольствие. Где же ты пропадал всё это время, старик?
Похожий вопрос я задал себе утром, обнаружив свое тело под буфетом
на кухне. Сердце стучало о пол раскатами грома. На четвереньках я добрался до праздничного стола, под которым лежал Касьян, бурятка и шашист-неудачник. Растолкав их, я предложил опохмелиться. Они с ужасом переглянулись.– Как ты так долго продержался, Хэнк? – обратился я к потолку, в одиночестве закидывая в нутро сотку водки.
Шашист громко вздрогнул и попросил свою порцию под стол. Допив с ним бутылку, я вспомнил, что у меня билет на поезд. Тим так и не вышел из своей комнаты, очки валялись в коридоре.
– Прощайте, хорошие люди, – бормотал я, кое-как одеваясь. – Мне будет вас не хватать.
– Ты вернёшься? – спрашивал шашист из-под стола.
– Возможно, года через три-четыре.
Пошатываясь, я вышел из подъезда. Остановился.
Давненько я не видел картин Мориса Утрилло, а парень тоже квасил каждый божий день и рисовал ту часть Парижа, которая была под рукой. Приближались сумерки, мои руки зачесались по кисти и краскам, чтобы запечатлеть нереально призрачной воздух и розовое небо над новостройками. Там витал дух безумной ясности хронического алкоголизма.
Мир слезился по моим глазам. Чтобы продолжить пить, надо было стать живым. Да, чтобы как следует напиться, нужно быть полным жизни. Что хорошего в отутюженной рубашке, если она одета на мертвеца? Она также мертва и холодна. Что таит вино, которое вливается в безжизненное горло? Это просто машинное масло, дешевая смазка. Никакой души, одна механика.
Хотите плыть по морю Бахуса и выйти сухим, выбирайте праздничные рюмки.
Пиво и сигареты
Открыв глаза, я долго не мог понять, где нахожусь. Мерзкий вкус во рту и тяжелая голова. Я осмотрелся. Стол и пол вокруг него завалены пивными бутылками и окурками. Я брезгливо поморщился. Ну да, это же моя квартирка.
Открыв форточку, проветривая, я начал прибираться к приходу учителя. В одной из бутылок булькнула мутная жидкость. Меня мучила жажда. Выругавшись, я хлебнул выдохшееся пойло. Пошарил в куче мусора, нашел крепкий бычок и закурил.
К приходу учителя в доме, на мой взгляд, было относительно чисто. Только он вошел, как стразу скептически меня осмотрел и сказал:
– Я же говорил тебе, никакого пива и сигарет. Говорил?
– Конечно, говорили, учитель, – уныло кивнул, не поднимая голову, не выдержав прямого смеющегося взгляда.
– А ты?
Я пожал плечами. Учитель тоже пожал плечами и развернулся, чтобы уйти.
– Учитель, – позвал я,
Он остановился.
– Что мне делать теперь?
– То же самое. Никакого пива и сигарет. Я приду через месяц.
– И я смогу сваливать отсюда? Сразу?
– Посмотрим. Ты сам-то веришь, что это возможно?
– Верю. Я продержался месяц. А вчера было недоразумение, встретил друга, не виделись десять лет.
Учитель никак не отреагировал и ушел, словно и не было. Настроение испортилось. Теперь еще месяц ждать. А так надоело здесь. Вчера как наваждение – увидел товарища и обо все позабыл.
Я вышел во двор выкинуть мусор, заглянул в соседнюю лавку, вспомнил, что пиво и сигареты не нужны. Но хозяин уже увидел меня и выставил привычные четыре бутылки пива и пачку сигарет.