Идти полным ветром

Перед ними расстилались неподвижные, свинцовые воды Северного моря. Теплый зюйд-ост лениво шевелил обвисшие паруса.

– Вроде бы и не в понедельник мы отчалили!
– сказал такелажный мастер парусному.

– Это так, но может быть, ритцебюттельский пастор в прошлое воскресенье не с той ноги стал подниматься на кафедру?
– высказал тот свое предположение.

– Не иначе, - согласился такелажный мастер и посоветовал своему собеседнику послать матроса на грот-брам-рей дуть в брамсель. По морскому поверью это было первейшее средство борьбы со штилем, уступавшее, может быть, только царапанию фок-мачты.

Но ни одно из проверенных средств не помогло, как не помогли и всевозможные заклинания. Слово длинная вереница огромных улиток полз караван по застывшему в штиле морю - день за днем и ночь за ночью. Но зато, когда они наконец обогнули Шотландию, задул такой могучий норд-вест, что казалось, будто бог морей решил вернуть гамбуржцам все долги. Теперь команды кораблей только успевали поворачиваться: работы хватало всем и на палубе, и на реях, и у помп в трюмах. Тяжело груженные корабли летели вперед, как на крыльях, и волны частенько перехлестывали через их борта.

Корабельный священник, преподобный Гайберман, ненароком подслушавший разговор парусного мастера с такелажником решил пока что повременить с задуманной им проповедью о языческих суевериях и дождаться более подходящей погоды. Но все духи морей и ветров, казалось, весьма благосклонно отнеслись к преступному поклонению закосневших в язычестве и ополчились против пастора Гайбермана: чем дальше на юг продвигался караван, тем сильнее становился ветер. Между Азорскими островами и Бискайским заливом гамбургские корабли попали в полосу жестокого шторма, который едва не разметал караван.

В Кадисе Карфангера встретили со всеми почестями, полагающимися гамбургскому адмиралу. Пушки береговых бастионов приветствовали его фрегат тринадцатью залпами салюта; под гром ответного салюта своих батарей "Леопольд Первый" бросил якорь в кадисской гавани. К нему уже летела яхта испанского губернатора, спешившего лично нанести визит знаменитому мореплавателю и адмиралу. Вслед за губернатором на борт "Леопольда Первого" явились представители самых богатых торговых домов во главе с алькальдом. Карфангер радушно принял их всех, хотя хлопотная должность адмирала торгового флота отнимала уйму времени. К тому же надо было поторапливаться с отплытием из Кадиса: они и без того уже слишком долго задержались в Северном море из-за штиля.

Однако поток посетителей не иссякал. Не успел Карфангер отдать приказ ставить паруса, как к "Леопольду Первому" подошла большая шлюпка, и из неё на борт фрегата поднялись двенадцать монахов, прибывших засвидетельствовать почтение адмиралу Карфангеру.

Это были картезианцы из монастыря, расположенного на полпути, между Хересом и Пуэрто-Реалем. Тамошние монахи издавна занимались виноделием и на этом поприще снискали себе славу. На ярмарке в Пуэрто-Реале они прослышали о прибытии в Кадис прославленного адмирала Карфангера и решили немедленно отправиться на его корабль, чтобы преподнести гамбуржцам скромный дар бочонок монастырского вина - за мужество, с которым они обороняют от разбойников христианских мореплавателей.

Карфангер горячо поблагодарил монахов, пообещав и впредь самым решительным образом и с Божьей помощью не давать спуску турецким пиратам, а затем пригласил своих капитанов и офицеров вкусить от даров монастырских виноградников. Янтарно-золотистое вино брызнуло в подставленные бокалы, и вскоре выяснилось, что благочестивая братия по части выпивки может посостязаться с иными шкиперами.

Благородное вино огнем заструилось по жилам, лица повеселели, языки развязались. Если для моряков последнее было делом вполне привычным и естественным, то о монахах, связанных традиционным для их ордена обетом молчания, этого никак нельзя было сказать. До сих пор от имени всех говорил лишь старший инок, и то используя при этом самое необходимое для соблюдения приличий количество слов.

Все шло как нельзя лучше, пока Михелю Шредеру, не перестававшему расхваливать монастырское вино, не пришло в голову спросить старшего:

– А не приходилось ли вам, достопочтенный брат, попробовать рому ямайского или кубинского?

– Нет, капитан, - отвечал монах.

– О! Достопочтенный брат, вы много потеряли. Позвольте, однако, спросить о причине?

– Разве наше вино - не ответ на ваш вопрос?
– Монах поднял свой бокал так, что на него упал косой луч солнца, пробивавшийся сквозь иллюминатор, и вино заискрилось, заиграло на свету.

Михель Шредер тоже поднял бокал.

– Смотрите, возлюбленный брат, это - ром. Хотите - обменяемся бокалами? Отведайте-ка лучше рому.

Поколебавшись картезианец взял бокал Михеля Шредера, принюхался, затем пригубил его содержимое и - отхлебнул приличный глоток. В следующий момент у него перехватило дыхание, монах разинул рот и выпучил глаза, не в силах произнести ни слова. Немного придя в себя, он совершенно неподобающим его сану образом воскликнул: "Карамба!", что, вероятно, следовало понимать как признание достоинств напитка.

Бокал с ромом тут же пошел по кругу. Молчаливые братья не заставили себя долго упрашивать и с большим удовольствием пробовали новый для них напиток. Последствия этого легкомыслия не замедлили сказаться: монахи стали один за другим нарушать обет молчания - сначала робко, потом все смелее и смелее и в конце концов принялись петь и плясать. Венцель фон Стурза взял в руки лютню - и тут уж пустилась в пляс вся компания, к вящему удовольствию столпившейся на шканцах команды.

Карфангер, поначалу смеявшийся вместе со всеми над выходками подгулявших чернецов, вскоре посерьезнел: надо было думать, как достойным образом отправить преподобную братию в обратный путь. Малейшая ошибка в выборе средств могла обернуться непредсказуемыми последствиями в этой стране, где церковь обладала поистине неограниченной властью. И дернул же черт этого Михеля Шредера подсунуть им ром!

Карфангер обернулся к Шредеру:

– Пора сниматься с якоря, лейтенант. Из-за вашего эксперимента с ромом мы можем влипнуть в неприятную историю. Как вы собираетесь отправлять их с корабля?

Михель Шредер не растерялся:

– Помнится, когда этот фрегат несколько лет назад спускали на воду, были сказаны такие слова: "Да спасут тебя в трудную минуту Господь и твои грозные орудия!". Прикажите дать прощальный салют, адмирал, держу пари, что достопочтенные иноки от грохота пушек сразу придут в себя.

– Хорошо, попробуйте. И пусть поднимают синий флаг - сигнал к отплытию.

– Слушаюсь, адмирал!
– отчеканил Михель Шредер и поспешил выполнять приказ.

На главной орудийной палубе засуетились готлангеры, фейерверкеры и канониры, подгоняемые констеблем. Они заряжали восьмифунтовые пушки и выкатывали их. Вскоре из первого орудийного порта метнулось пламя, оглушительно грохнул выстрел, и монахи от неожиданности умолкли, однако быстро пришли в себя и загорланили пуще прежнего. И второй выстрел не дал желаемого эффекта, больше того: они пришли в совершенный восторг, ринулись к пушкам и принялись отнимать у канониров дымящиеся фитили и требовать, чтобы им тоже дали выстрелить. Карфангеру не оставалось ничего иного, как позволить им это. Тут монахи и вовсе обезумели от радости; пушки разряжались одна за другой. Когда дошла очередь до старшего, выяснилось, что прозвучали уже все тринадцать положенных залпов. Однако глава монашеской братии не собирался отказывать себе в редком удовольствии выстрелить из пушки и упросил-таки Карфангера разрешить произвести четырнадцатый выстрел, правда, с условием, что картезианцы после него сразу же покинут фрегат, в противном случае им придется плыть с гамбуржцами до Малаги.