Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Иду к людям (Большая перемена)
Шрифт:

Глянуть хотя бы одним глазком на чужую счастливую жизнь и, мысленно откусив кусочек этого счастья, ну словно лекарство, тут же уйти, унося свою добычу! Может, мне станет полегче? Я знаю: подглядывать в замочную скважину нехорошо — меня этому учили с малого детства. Однако соблазн велик. Я уступаю его напору и, озираясь по сторонам, задерживаюсь под окном одноэтажного особнячка — оно распахнуто настежь. Я становлюсь на кирпич, так удачно подвернувшийся под ноги, — это ли не поощряющий знак? — и, выгнув шею, заглядываю в чужой притягательный мир.

Мой взгляд, выражаясь языком киношников, панорамирует

по небольшой комнате. Стандартная мебель — книжный шкаф, тахта, в центре обеденный стол под люстрой из искусственного хрусталя. Я ищу людей. И вот они — обитатели теремка, сухощавый мужчина и миловидная женщина. Но вместо пасторальной идиллии на городской лад, моему жадному взору (здрасте!) предстал банальный семейный скандал.

Его участники стояли по обе стороны стола, лицом к лицу, и, не имея под рукой торта, метали друг в друга обидные слова. В записи драматурга эта сцена, наверно, выглядела бы так:

Женщина (в её чёрных глазах гневно дробятся огни псевдохрустальной люстры): И всё же мы вначале отправимся в Ялту, отдохнём у тёти Фроси, а потом можно и в твой несчастный Симферополь. Да хоть на край света!

Мужчина (у него от желания упорствовать шевелятся волосы на голове): Нет, вначале в Симферополь и только в Симферополь, а потом уж в твою злополучную Ялту.

Женщина: Нет!

Мужчина: Да!

Женщина: Нет, нет и нет!

Мужчина: Да, да, бесконечно раз «да»!

Женщина: Тогда поезжай без меня!

Мужчина: И поеду! Нашла чем пугать!

Они стреляли фразами, каждый в свой черёд, будто играли в настольный теннис. Пинг-понг, пинг-понг! И ведь надо же, слова отличались завидной чёткостью, будто их отлили из металла и тщательно отполировали, точно эти спорщики соревновались на лучшую дикцию.

Но так быть не должно! Ломать семью из-за какого-то пустяка! Неужели они этого не понимают? Велика ли разница, куда сначала: в Ялту или Симферополь? Я должен сделать что-то, спасти своё лекарство! Но как? Я слез с кирпича, отыскал маленький гладкий камешек и бросил в окно. Мой крошечный снаряд описал крутую дугу и с глуховатым стуком упал на пол. Я кинулся за ствол липы.

Женщина: Подожди, что-то бросили в окно. Наше окно.

Мужчина: Разве? Впрочем, действительно что-то упало. (После короткой паузы.) Очевидно, закатилось под тахту.

Он подходит к окну. Она следом за ним. Они касаются друг друга плечами и выглядывают наружу. Минута молчания, нет, не торжественная — тревожная.

Мужчина: Никого. «Чисто», — как говорят в детективах.

Женщина: Да, никого не видно.

Мужчина: Нам просто показалось. И неудивительно. При базаре, какой мы устроили, могло померещиться бог знает что.

Женщина: Да, наверное, могло! Наш спор уж точно не был учтивой светской беседой.

Они снова помолчали.

Мужчина (тревожно обнимая её за плечи): Лерка, сумасшедшая! Тебе же холодно! На улице посвежело.

Женщина (приникая к нему): Нет, с тобой мне всегда тепло. Какое хорошее сегодня небо, правда?

Мужчина. Правда. Мы с тобой, чудаки, ругаемся, чего-то никак не поделим, а небо хорошее.

Мне бы тоже глянуть на хорошее небо, убедиться лично, но мешают ветви, листва уже поредела, но их полог всё ещё плотный. Выйти из-за дерева я не могу — попадёшь им на глаза. Их помирила опасность, а мне роль

опасного человека ну так уж не по душе, встревожил разок, и довольно. Так я и стою, привалившись к шершавому тёплому стволу.

Супруги постепенно уходят вглубь своего теремка, обнявшись, тихие, умиротворённые. До меня доносится его голос: «Разумеется, мы начнём с твоей тёти, а потом в Симферополь, к моим». Она в ответ томно мур-мур, как ласковая кошка: «Не-ет, сначала к твои-им». «Тогда бросим монетку. Чтобы не спорить». А я слушаю и сентиментально философствую: какую же силу таит в себе маленький камешек, если его бросить вовремя и куда надо.

Баба Маня по давней привычке закрыла калитку на засов. Никак не привыкнет к новому распорядку — теперь у неё в доме живёт квартирант. Постояльцев она раньше не пускала и на порог, кто их знает, может, страшные люди, обворуют, убьют. «На рынке сказывали…» Для меня было сделано исключение — лестно иметь при себе учёного человека. Осторожность проиграла тщеславию. И напрасно: я оказался мошенником, пусть и невольным, её обманул, впрочем, как и самого себя.

Перебросив тяжёлый портфель во двор, я полез через ограду. В глубине двора злорадно тявкнул пёс. Недаром я прозвал его Сукиным Сыном. Бабка считает пса урождённым Маркизом. Однако откликается он только на мою кличку. Знает: я прав! Его действительно родила собака женского пола.

— Тут Линка прилетала, — сообщила бабка, щёлкая крючками по ту сторону дверей. — Натрещала на всю хату. Голова болит до сих пор.

Зря бабка напомнила о Лине. Теперь сердце будет ныть до утра. Я прошёл к себе в комнату.

— «Чево он, говорит, не приходит, не звонит? Может, заболел?» — В мою комнату медленно вошла бабка. — «Чево, отвечаю, ему болеть-то».

Я молча снял пиджак, рубашку, майку. Взял полотенце.

«Чево, отвечаю, ему болеть, — настойчиво повторила бабка, вызывая на разговор. — Хоть он, отвечаю, вон какой жидкий, чистый воробушек». Мужчина должен быть как слон.

Последнее, про воробья и слона, она сочинила уже сейчас, глядя на мои ключицы. Но своего добилась: я заговорил, вернее, заговорило моё самолюбие:

— Сейчас, баба Маня, тощие в моде. Народ стал лучше питаться, так нынче тощие — дефицит. — Я пробежал пальцами по своим рёбрам. — Кстати, недавно меня приглашали в оркестр народных инструментов имени Осипова. «Изумительные у тебя, говорят, рёбра, музыкальные, высший класс». Еле отбрыкался. Времени нет.

— А разве на рёбрах играют?

Бабка насторожилась.

— Иногда, баба Маня. Как правило, импровизируют. Может, мне их запатентовать? Что вы думаете по этому поводу?

— Да ну тебя! Не знаешь, когда ты всерьёз, когда смеёшься, — пожаловалась хозяйка.

— А если серьёзно. Ну и что Лина? Вы ответили, а что было дальше? — спросил я, не выдержав.

— А ничего. Спросила: «Значит он здоров?» Я говорю: «И в полном уме». Она фыркнула: «Ах, так!» И ускакала.

Садистка! Ей мало случившегося — приползи я к её стопам и покайся, вот тогда она радостью нальётся по самый край. Всклянь! Будто я ещё и виноватый. Но этого она не дождётся, никогда!

«А как же поцелуй? Тот, первый?» — спросил кто-то в моей голове, слабовольный, готовый уступить. Но я его сурово осадил: «Это был поцелуй Иуды. Хотя и очень сладкий».

Поделиться с друзьями: