Иду по тайге
Шрифт:
Как-то в сторону Горелых озер прошел небольшой медведь. Где ногой ступил, следы оставил: на болоте только ямки, на косогоре уже пальцы пересчитать можно, а в «озерке» и коготки заметны. Я, как след увидел, насторожился. Обычно малыш в одиночку не гуляет, встретиться же с медведицей — радости мало. Но ничего, обошлось.
На другой год, как только прошумел первый майский дождь, я прихватил удочки и отправился к озерам. Вода давно размыла все следы, кроме отпечатка медвежьей лапы в «озерке». След четкий, словно час назад оставлен. Вот круглая пятка, чуть впереди пальчики веером развернулись, у каждого пальчика коготь бороздку провел.
Вот она какая, вода! В одном месте следы начисто уничтожила, в другом — как будто на память сберегла. Мне даже представилось, как дождинки
Постоял я у «озерка», полюбовался отпечатками медвежьей лапы, а потом вдруг взял да и встал в «озерко» Сапогом. Пусть, мол, и мой след вода сбережет.
Кедровка, что наблюдала за мной с ближней лиственницы, аж подпрыгнула от возмущения. Смотрю на нее, слушаю, а что она кричит, не пойму. Может: «Куда конь с копытом, туда и рак с клешней»? А может, ей обидно, что оставить свой след рядом с медвежьим раньше меня не догадалась?
Июнь
Первый месяц короткого северного лета. Самый светлый, самый радостный, самый звонкий месяц года. От зари до зари поют возвратившиеся из теплых краев птицы, деревья и кустарники одеваются в изумрудные одежды, появляется потомство у большинства живущих в тайге зверей и птиц.
В гривке высокоствольных лиственниц тишина. Только позванивает приблудившийся с ближнего болота комар да чуть слышно журчит спрятавшийся в зарослях ольховника ручеек. Почти у самой вершины разлапистой лиственницы темнеет гайно. Сегодня на рассвете в нем народилось трое бельчат. Слепые, голые и беспомощные, сбились они под животом матери-белки и спят, согретые ее теплом. Растут и развиваются бельчата медленно. Только на тридцатый день откроют они глаза, а из гнезда выйдут почти в двухмесячном возрасте. Все это время белка будет держаться возле малышей. Отлучится на минутку утолить голод, попить из ручейка воды и снова в гнездо. Да все тихо, все тайно, словно и нет ее.
Зимой браконьеры убили лося и привезли в поселок. Мясо съели, а шкуру и потроха вывалили в яму, что рядом с Щучьим озером. Росомахи и лисы так близко к человеческому жилью подходить опасаются, поэтому никто, кроме вездесущих кедровок, к останкам лося не заглядывал. В апреле о браконьерской утайке проведала пара воронов и невдалеке от ямы свила гнездо. Сейчас от лося остались только россыпь светло-серой шерсти да проломленный в двух местах череп.
В гнезде четверо крупных воронят. Они требуют еды, и ворон мечется над тайгой в поисках поживы. А еще ворониха. С той поры, как на мягкой подстилке появилось первое яичко, до сегодняшнего дня она лишь изредка покидала гнездо, предоставив ворону заботиться о пище для всей семьи. Теперь голодная птица решила, что можно на час-другой оставить птенцов. Глядишь, за это время удастся добыть нескольких полевок. Но ворон никак не хочет с этим согласиться. Лишь только самка с гнезда, он с угрожающим карканьем мчится к ней, бьет крылом и гонит к воронятам.
Крик и гам стоят у Щучьего озера…
Всю зиму возле Горелых озер держалось небольшое стадо снежных баранов. Днем эти грациозные животные отдыхали среди нависших над долиной скал, а утром и вечером паслись. Долго и старательно выщипывали редкую травку по склонам сопок или спускались к самым озерам и рыли в снегу глубокие ямы-копанки. Здесь трава побогаче. Среди осоки и пушицы встречались кустики иван-чая, продолговатые листья дикого щавеля, тройчатые листочки клевера. По другую сторону озер поднимался густой лиственничник, он закрывал обзор, и привыкшие к простору животные чувствовали себя у богатых копанок неуютно. Чуть попасутся и сразу же убегают на взгорок. Стоят, вглядываясь в частокол деревьев, тянут воздух, а в больших темных глазах тревога.
К скалам бараны возвращались одной и той же тропой, и на склоне сопки легла далеко заметная выбитая бараньими копытцами дорожка.
В стаде снежных
баранов три взрослые овцы, ярочка и четверо ягнят. Ярочка и ягнята ложились за одну из гранитных глыб, овцы устраивались здесь же, но поближе к вершине. Одна из них поднималась на скальный выступ и сторожила всех. Со временем ее заменяла другая овца.Молодым охрану почему-то не доверяли, да, по-видимому, они и не стремились к этому. Лежат, жуют жвачку или дремлют, положив головы на покрытые теплой шерстью бока.
Весной овцы оставили ягнят. У них скоро должны были появиться другие малыши, и годовалым баранам пришло время заботиться о себе самим. Ярочка недели две походила за поредевшим стадом, затем тоже направилась в сторону синеющих на востоке сопок.
Теперь травы сколько угодно. Свежая и сочная, она покрывает сопки от подножия до самой вершины. Молодые бараны быстро наедаются и отправляются на отдых, но не в скалы, а к темнеющей чуть выше озер каменистой осыпи. Ложатся на продуваемый теплым ветром бугорок и спокойно спят.
А охрана?
Есть и охрана. В осыпи колония пищух-сеноставок. Подвижные, зверьки все время начеку. Прошумит ли над водой стайка уток, забредет ли в долину одинокий лось — сразу заметят и поведают об этом всему миру.
Спят молодые бараны и, кажется, не обращают никакого внимания на пересвист беспокойных пищух. Но вот у озера появился человек: в руках удочка, за спиной ружье. Одна из пищух вопросительно свистнула, другая ответила ей, и тотчас баранов-засонь как ветром сдуло. С кочки на кочку, с камня на камень — и уже у скал. Стоят, тянут воздух, стараются узнать, от кого же это они убегали?
Человек немного порыбачил и ушел. Опять пищухи сообщили об этом всему миру, бараны цепочкой спустились к осыпи и снова спят, подставляя бока июньскому солнцу.
Чуть ниже озер старая вырубка. Она успела покрыться карликовой березкой, ольховником и мелким лиственничником. Выбитые гусеницами тягачей многочисленные дороги взялись густой пушицей, а в ее зарослях нашли убежище целые колонии полевок.
Под штабелем потемневшего от времени тонкомера — тонких жердей — лисья нора. Быстроглазая и пышнохвостая лиса-сиводушка, сопровождаемая огромным светло-рыжим лисом, спустилась сюда с Ледникового перевала, и теперь старая вырубка — ее владения. Неделю назад сиводушка принесла шестерых лисят, кормит их, вылизывает, греет своим телом. Лис еще не видел малышей. Услышав их писк, он сунулся было в нору, но сиводушка зарычала и показала острые зубы. Тот обиженно посмотрел на нее и побежал охотиться на полевок.
А с другой стороны вытекающего из озер ручейка гнездо чирка. В нем девять небольших с зеленоватым отливом яиц. Утка давно заметила лис — до штабеля тонкомера не больше пятидесяти шагов, — но гнездо покидать и не подумала.
От лисьей норы несет резким неприятным запахом. Нет, лиса — зверь аккуратный, и взрослого зверя трудно учуять даже самому чуткому носу. Но вот лисята, те даже не пахнут, а просто воняют.
Весь год, и в жаркую погоду и в холодную пору, утка старательно смазывала свои перья нежным ароматным жиром, теперь же словно забыла о своем ежедневном «туалете». Перо потеряло блеск, потемнело. Если случается дождь, оно намокает, и утке холодно. Кажется, долго ли смазать перья? Так нет же, терпит.
Вчера вдоль ручья брел тощий медведь. Он заметил лисью нору и сделал несколько шагов в сторону штабеля, но тут же остановился и замотал лобастой башкой. Даже голодному медведю запах лисят показался слишком отвратительным.
Затаившейся утки медведь не учуял, хотя был от нее в каком-то метре и ветер тянул в его сторону. А уж от утиных яиц косолапый лакомка не отказался бы…
В начале лета начинается нерест хариуса. Эта рыба любит холодную чистую воду и встречается почти во всех реках и озерах Севера. Хариус — близкий родственник горбуши, кеты, форели, мальмы, тайменя, ленка и других представителей замечательного семейства лососевых. Продолжительное время ученые даже числили их вместе, но потом решили, что хариус все же имеет отличительные признаки, и выделили его в отдельное семейство.