Иероглифы Сихотэ-Алиня

«Глубоко… — подумал он. — Нужно их выгнать на протоки и там бить».

Он бросился было на розыски камней, потом остановился, поняв, что вспугнутая им рыбья стая поплывет как раз к валунам, на которых охотились Вася и Саша.

«Что ж это? Я буду рыбу гнать, а они — бить? Не-ет, не выйдет. Пусть лучше кто-нибудь из них погоняет. — И как всегда, сейчас же оправдал и укрепил свое решение: — Я нашел эту стаю, значит, мне и добивать ее».

Он прибежал к Губкину и рассказал о своей находке.

— Это кета стоит, — сразу определил Вася. — Она только ночью идет, а днем — отдыхает.

— Ну, раз ты все знаешь, пойди шугани ее как следует.

Вася промолчал, отвернулся и перепрыгнул на дальний валун. Сенникову уже не было грустно, как несколько минут назад. Он злился потому что был уверен — кем-кем, а Васей, мальчишкой, он может распоряжаться как хочет — ведь он же старше и он — солдат… А Вася не обращал на него внимания. Он притаился, метнул острогу и, положив локоть на бедро, стал вытаскивать добычу. Над рекой показались сразу две рыбины. Это было так необычно, что даже Аркадий растерялся: бить острогой сразу по две горбуши — настоящее искусство. Но едва Вася занес острогу над валунами, как один из лососей оторвался и шлепнулся в воду.

— Ты понимаешь? — крикнул Вася. — Это они дрались и так сцепились, что оторваться не могли.

— Просто каши еще мало ел, — сердито сказал Аркадий: — Вытащить не смог. Иди-ка гоняй кету, довольно с нас этой горбуши.

— Нужно — так идите, — упрямо наклонив голову, буркнул Вася.

— Слушай, друг, — насмешливо протянул Сенников. — Ты не забывай, что мы все-таки постарше тебя, и у нас, дружок, дисциплина.

— А я не забываю, — дерзко ответил Вася. — Только вы не командир, и я вам не подчиненный.

— Вот как, — проговорил Сенников. — Придется научить тебя дисциплине…

Он хотел было перепрыгнуть к пареньку, но Губкин схватил его за руку и рассмеялся:

— Постой, постой. Почуйко, оказывается, правильно говорит, что ты на сержанта дуешься.

— Ну, знаешь ли, — вспыхнул Сенников и вырвал руку.

— Слушай, Аркадий, не стоит, а? — сказал Губкин.

То ли в самом спокойствии чуть похудевшего и словно бы сжавшегося для броска Губкина, то ли в прищуре его обычно широко открытых и слегка восторженных, а теперь острых и холодных глаз, то ли в голосе, но Сенников уловил неизвестное даже для самого Саши возмужание, почувствовал, что Губкин чем-то старше и, главное, крепче, сильнее его. Это поразило Аркадия. Когда и где это случилось? И впервые Аркадий почувствовал новую — не злую, нервную, а какую-то светлую, немного грустную зависть. Чему он завидовал, Аркадий не знал, потому что не знал причин губкинских перемен. Что-то очень хорошее шевельнулось в нем, и он совсем тихо произнес:

— Как хотите… Я думал как лучше… для всех.

И покраснел, потому что первый раз сам поймал себя на лжи. Он действительно думал, как сделать лучше, но не для всех, а для себя. И эта ложь его оскорбила.

Губкин молчал, хотя глаза у него добрели. Он хотел сказать что-то ободряющее и не успел — с горы донесся голос Пряхина:

— Тревога! Тревога, товарищи!

Секунда оцепенения прошла. Все трое побежали к мостику. Аркадий остановился и крикнул:

— А рыба, товарищи!

Ему никто не ответил, и он опять почувствовал недоумение: что же неправильного было в его словах? Ведь на этот раз он как будто подумал обо всех.

Кабанье стадо

Пряхин встретил их в полном походном снаряжении. Связисты быстро разобрали свое имущество и встали против старшины.

— Слушай приказ! Сейчас выйдем на линию с задачей обеспечить бесперебойность связи. Сенников — со мной. Губкину — до конца участка не доходить, подсоединиться, слушать мои или капитана Кукушкина приказания. Все! Пошли.

Старшина уже повернулся, чтобы двинуться на линию, как вдруг натолкнулся на Васю. Паренек стоял с оружием в руках, с кинжалом за поясом.

— А я? — умоляюще спросил он. — А я куда?

В голосе паренька звучала обида, и глаза почему-то покраснели.

Пряхин мгновенно переглянулся с Лазаревым.

— Я тебе приказывать не могу.

— Тогда… Тогда можно, я с Губкиным?

— Хорошо! Иди с Губкиным. Только помни: он — старший. Это не прогулка. Здесь надо… — Старшина сжал кулак и тряхнул им.

Вася вытянулся, приложил руку к ушанке и, срываясь с голоса, ответил:

— Так точно! Слушаюсь! Губкин — старший!

Старшина едва заметно улыбнулся.

— «Так точно» здесь, пожалуй, лишнее. Достаточно и одного «слушаюсь». Ну, идите.

Губкин и Вася быстро пошли вдоль линии. Вася на ходу принял часть снаряжения и, блестя глазами, часто облизывая губы, поинтересовался:

— А что это — обеспечить бесперебойную связь?

— Это чтобы не было прорывов, заземлений… Если они произойдут, как можно скорее их исправить. Будем следить за проводами и время от времени подсоединяться к линии, проверять.

Пряхин проводил взглядом первую пару и строго спросил у безмолвного Почуйко:

— Вам ваша задача ясна?

На этот раз Почуйко не стал ворчать. Он вытянулся и лихо отрубил:

— Так точно. Ясна.

Пряхин обменялся взглядами с Лазаревым и приказал Сенникову:

— Пошли!

Солнце стояло еще высоко, и нагруженные поклажей старшина и Аркадий вскоре вспотели. Они закатали рукава гимнастерок, расстегнули воротнички. Когда седьмой пост скрылся за сопкой и связисты пошли вдоль скрытой зарослями воркующей реки, Аркадий не выдержал молчания и, забегая вперед, заглядывая в лицо старшине, спросил:

— А что там, товарищ старшина?

Пряхин не ответил, недовольно покривился: он надеялся, что этого вопроса не будет или он будет позже, когда хоть что-нибудь прояснится. Вопрос пришел раньше, значит, выдержка у Сенникова показная, и это нужно учитывать.

«Ну вот и буду его втягивать», — сердито решил старшина и сдвинул брови.

Тревогу он придумал для того, чтобы проверить, как будут действовать его подчиненные в усложненных условиях, и вот первое испытание нервов не выдержано.

Сенников по-своему понял пряхинское молчание. Оно как бы подтверждало его смутные догадки. Всякий солдат, где бы он ни служил, обязательно думает о войне. И даже когда не думает о ней, все-таки каким-то краешком сердца ждет ее и потому старается заранее, иногда по незначительным признакам определить ее приход.

Так было и с Аркадием. Он мысленно уже связал и, как ему теперь казалось, чрезмерное внимание капитана Кукушкина к их посту, хотя в нем ничего особенного не было, и поток шифровок по линии, забывая, что шифровок всегда идет больше чем достаточно, и полет самолетов, который сам по себе мог быть самым обычным, тренировочным полетом. Все это теперь, после тревоги, приобретало особое значение. Аркадий не трусил, но, как и многие другие на его месте, он нервничал. Все, что было вокруг него, все изменило свой смысл, все стало враждебным, неясным и в то же время дорогим, желанным, таким, будто он видел все это в последний раз. Ни привычного зазнайства, ни нового чувства недовольства собой, ни светлой зависти к более сильному товарищу — ничего этого не было. Была неосознанная тревога неизвестности, и Аркадию хотелось быть как можно ближе к старшине. Теперь он казался ему мудрым, опытным, таким, который сможет спасти и помочь. И он все жался и жался к Пряхину, норовя заглянуть ему в глаза. Пряхину наконец надоели эти безмолвные вопросы, и он раздраженно бросил через плечо: