Игорь Святославич

Радостная улыбка вмиг погасла на лице Бориса.

— Не хотел ведь я ее отпускать, — глухо произнес он, — так она меня не послушалась. Светлана-то жива?

— Жива, слава Богу, — ответил Вышеслав.

Он оглянулся на своих ратников, суетившихся возле коней, отыскивая взглядом Светлану, но ее нигде не было.

— Здрав будь, воевода, — прозвучал рядом приятный женский голос.

Вышеслав повернулся и увидел перед собой Епифанию.

Голова ее была украшена очельем из вызолоченной ткани и повязана белым платком, отчего Епифания показалась Вышеславу в этот миг необычайно молодой и красивой.

— Благодарю тебя, воевода, что сберег дочь мою, не взяв ее в поход, — промолвила боярыня и поцеловала Вышеслава в уста.

«Одну девицу сберег, а другую погубил», — мрачно подумал Вышеслав, заметив, с каким лицом отошел прочь молодой тысяцкий.

В тереме Вышеслава встретила Ефросинья, тоже с объятиями и поцелуями. Княгиня ласкала своего возлюбленного, не таясь ни Ефимии, ни ее дочерей. Это смущало Вышеслава, который хотел соблюдать хотя бы внешнюю пристойность.

Узнав, что княжеский подъездной Онисим вернулся из Чернигова, куда его посылали гонцом, Вышеслав немедленно позвал того к себе.

Онисим явился и низко поклонился воеводе, сняв с головы мурмолку.

— Почто задержался в Чернигове? — спросил Вышеслав.

— Приболел малость, — солгал Онисим, который останавливался в Чернигове у свояченицы, недавно овдовевшей.

Заметив, что та не очень-то скорбит по умершему мужу, пронырливый Онисим однажды ночью проник во вдовью спаленку и не вылезал оттуда больше недели. На обратном пути все мысли сластолюбца были о тех жарких ночках, но разве скажешь такое воеводе!

— Что же князь черниговский, обещал дать нам подмогу? — вновь спросил Вышеслав.

— Обещал, — кивнул Онисим, — самолично обещал.

— Ну и где же подмога обещанная? Поганые у самых стен рыскают!

Онисим пожал плечами.

— Придется тебе, мил друг, опять в Чернигов скакать, — стоя перед Онисимом с березовым веником в руках, он собирался в баню, сказал Вышеслав.

У Онисима отвисла челюсть, в глазах появился испуг.

— Ка… как же так, воевода, — пролепетал он, комкая шапку. — Я и версты не проеду, как поганые меня схватят.

— А ты постарайся, чтоб не схватили, — произнес Вышеслав тоном, не допускающим возражений.

Из княжеских покоев трусоватый Онисим вышел сам не свой. Увидев Ефимию, несущую для Вышеслава чистую рубаху и порты, злобно процедил:

— Суетитесь тут подле воеводы, умасливаете как девку красную, а ему жизнь человеческая что тебе плевок! — И застучал сапогами вниз по деревянным ступеням.

Ефимия с недоумением посмотрела подъездному вслед. Вечером на дальнем лугу, что за речкой Путивлькой, загорелось множество костров половецкого стана. В вечерней тишине далеко разносились громкие выкрики степняков.

Путивль погрузился в печаль: грозный враг стоял у самых ворот.

— Гонца в Чернигов нужно ночью слать, — сказал Борис, совещаясь с Вышеславом, — на рассвете поздно будет. Обступят поганые город, никого не выпустят.

Вышеслав согласился с тысяцким, но кого послать?

Крепкие мужики тут нужны. Юнца послать, так он заплутает в темноте, не доедет. Старец тем более.

— Может, Василису? — предложил Борис. — Дорогу она знает и на коне крепко сидит. Опять же из лука стрелять умеет.

Вышеслав нахмурился, опустил глаза:

— Только не ее. На мне и так грех за Гориславу лежит, два греха мне не потянуть.

— Тогда, может, мне попытаться? Конь у меня добрый, и сам я не промах.

— Ты мне тут нужен, — не согласился Вышеслав.

— Кого же пошлем? Онисима, что ли?

— Онисим не доедет, трусоват больно. Вот что, — добавил Вышеслав с озарением на лице, — отдай своего коня мальчонке, что из Выри к нам прискакал. Посадим его в лодку и сплавим вниз по реке мимо стана половецкого. На весла ты сядешь, а отрок коня плывущего за лодкой будет за поводья держать. Так и доберетесь до безопасного места. Путь до Сосницы обскажем мальцу, а там люди добрые помогут ему до Чернигова добраться.

Борис после некоторых колебаний согласился.

Во мраке августовской ночи с княжеского двора вышли двое мужчин и мальчик. Все трое были в темных одеждах, как монахи. Один из мужчин вел за собой оседланного коня.

В городе не было ни огонька. Темные низкие дома прятались за высокими частоколами и густой зеленью деревьев. Улицы были пустынны. Иногда за изгородями лаяли собаки, потревоженные шумом шагов.

Спустившись с холма, на котором стоял княжеский терем, путники двинулись дальше вдоль бревенчатой городской стены, идущей по верху древнего вала, заросшего густой травой и лопухами. Узкая тропинка вывела их к большой приземистой башне, стоявшей на мысу, служившем водоразделом между речкой Путивлькой и широким Сеймом.

— Кого нелегкая несет? — раздался недовольный голос в темноте с верхнего яруса башни, укрытой тесовой крышей как шлемом.

— «Перун-бог», — негромко выкрикнул пароль Вышеслав.

— «Молнии стрелы его», — прозвучал отзыв. — Ты, что ли, воевода?

— Отворяй ворота, Бермята, — приказал Вышеслав.

В чреве покосившейся башни глухо затопали по ступеням шаги.

Через несколько минут со скрипом разошлись узкие створки ворот, меж которых стоял с копьем в руке хромоногий Бермята.

— На рыбалку, что ли, наладились? А, воевода? — пошутил стражник, снимая тяжелые запоры с внешних ворот.

— До рыбалки ли нам ныне, Бермята, — проворчал Вышеслав, помогая стражнику приоткрыть ворота настолько, чтобы можно было провести коня. — Вот гонца в Чернигов посылаем.

Вышеслав кивнул на отрока.

— Не мал ли гонец? — с сомнением проговорил Бермята.

— Мал, да удал, — ответил Борис. — Он однажды уже ушел от половецких стрел.

— Ну, помогай тебе Бог, младень. — Бермята перекрестил отрока.

Выйдя из ворот башни, Вышеслав спустился по береговому откосу к самой воде и помог сойти идущему за ним мальчику. Сзади Борис понукал упирающегося коня.

В ивняке были спрятаны три лодки. Вышеслав выбрал ту, что поменьше, и столкнул на воду. По его знаку отрок забрался в лодку и сел на корме. Борис подал ему поводья, заведя коня в воду по грудь. Жеребец, фыркая, прядал ушами, слыша на другом берегу реки за дубравой ржание степных кобылиц.

Борис тоже вскочил в лодку и взялся за весло.