Игра Джеральда
Шрифт:
— А мы не разочарованные люди, правда, папа?
— Вовсе нет, — согласился он. — Мы самые счастливые люди во Вселенной.
Джесси снова уставилась в коробку с отражателем, забыв обо всем на свете, кроме тоненького полумесяца, который она теперь могла наблюдать, даже не щуря глаза за стеклами солнечных очков. Темная серповидная тень с правой стороны, которая сигнализировала о начале затмения, теперь сменилась сияющим серпиком слева. Серпик был настолько ярким, что, казалось, он плавает на поверхности отражателя.
— Посмотри на озеро, Джесси!
Джесси
Откуда-то с севера снова донеслось уханье совы. Это был пугающий звук, очень пугающий. Когда она снова вздрогнула, Том обнял ее. Джесси с благодарностью прижалась к его груди.
— У меня мурашки бегают по телу, папа.
— Это не продлится долго, сладенькая. Возможно, ты больше никогда в жизни не увидишь этого. Попытайся не сильно бояться, чтобы насладиться виденным.
Джесси посмотрела в коробку с отражателем. Там ничего не было.
«Я слишком сильно люблю, иногда говорят мне друзья…»— Папа? Папочка? Оно ушло. Могу я…
— Конечно, теперь пора. Но когда я скажу, что пора остановиться, ты прекратишь. Без возражений, поняла?
Она поняла. Сама мысль об ожоге сетчатки глаза — ожоге, о котором ты даже не догадываешься, а потом оказывается уже слишком поздно, чтобы исправить что-то — напугала ее еще сильнее, чем ухающая в лесу сова. Но другого выхода не было, теперь это уже происходило. Выхода не было.
«Но я верю, — пел Марвин. — Да, я верю… что именно так нужно любить женщину».
Том Махо дал Джесси одну из кухонных рукавичек-ухваток и три кусочка закопченного стекла. Он дышал учащенно, и внезапно Джесси почувствовала к нему жалость. Солнечное затмение довело его почти до дрожи, но ведь он был взрослым, поэтому не должен был пугаться. По многим причинам взрослые были несчастными созданиями. Джесси захотелось повернуться и успокоить его, но потом она решила, что, возможно, от этого он почувствует себя только хуже.
Он почувствует себя глупо. Джесси нормально относилась к сочувствию, но она терпеть не могла оказываться в глупом положении. Поэтому вместо этого Джесси вытянула кусочки стекла перед собой, потом медленно подняла голову вверх, чтобы посмотреть сквозь них.
«А теперь, цыплятки, вы все должны согласиться, — пел Марвин, — все не так, как должно было бы быть. Поэтому скажите: „Да?“ Скажите: „Да, ДА, ДА!“»
То, что Джесси увидела сквозь самодельные фильтры…
17
В этом месте Джесси, прикованная наручниками к кровати в летнем домике на северном берегу озера Кашвакамак,
Джесси, которой теперь было не десять, а тридцать девять лет, и которая была вдовой уже почти двенадцать часов, неожиданно поняла две вещи: во-первых, она спит, во-вторых, она не столько видит во сне солнечное затмение, сколько воспроизводит его. Она немного поразмышляла о том, что это был сон, только сон, такой же, как и о вечеринке в честь дня рождения Вилла — большинство гостей, присутствовавших на ней, либо были уже мертвы, либо она действительно встречала их в течение своей жизни. Это новое кино имело надреальное, но чувственное качество, как и предыдущий сон, но оно было каким-то неправдоподобным, потому что весь день был нереальным и похожим на сон. Сперва солнечное затмение, а потом ее отец…«Нет, — решила Джесси. — Ни слова больше, я выберусь отсюда».
Она предприняла судорожную попытку вырваться из объятий сна, или из его воспроизведения, или из чего бы там ни было. Ее умственная попытка передалась всему телу, и цепи наручников зазвенели, когда Джесси неистово заметалась из стороны в сторону. Джесси почти сделала это; на какое-то мгновение она почти выбралась. И она могла сделать это, сделала бы это, если бы хорошенько не подумала в последний момент. Ее остановил невыносимый ужас перед тенью — некоей фигурой, которая может превратить то, что случилось на террасе в тот день, в прах. И увиденное во сне покажется просто незначительным по сравнению с этим… если она встретится с ним.
«Но, может быть, я не встречусь с ним. Хотя бы пока».
Но, возможно, потребность спрятаться во сне не была единственной причиной, было нечто еще. Какая-то часть Джесси хотела поставить все точки над «и», чего бы это ей ни стоило.
Она снова нырнула в подушки, глаза были закрыты, руки раскинуты, лицо бледное и напряженное.
— Особенно вы, девушки, — прошептала она в темноту. — Особенно все вы, девушки.
Джесси снова зарылась в подушки, и день солнечного затмения опять захватил ее.
18
То, что Джесси увидела сквозь стекло и самодельный фильтр, было настолько странным и пугающим, что сначала ее разум отказался воспринять это. Там, в полуденном небе, было такое огромное, величественно красивое круглое пятно, что Джесси стало по-настоящему страшно.
«Если я разговариваю во сне… то это потому, что я не видел мою возлюбленную почти всю неделю», — признавался Марвин Гайе.
Именно в этот момент Джесси почувствовала руку отца на соске левой груди. Рука мягко сжала грудь, потом снова вернулась к правой, как будто сравнивая их размер. Теперь отец дышал очень часто; он дышал ей в ухо, как паровой двигатель, и Джесси снова ощутила твердый предмет, давящий на нее снизу.
«Могу ли я доказать? — кричал Марвин Гайе, этот певец души. — Доказать? Доказать?»
— Папа? С тобой все в порядке?
Она снова почувствовала слабое покалывание в груди — наслаждение и боль, жареная индюшка с ванильной глазурью и шоколадным сиропом, — но в этот раз к этому добавились тревога и некое замешательство.
— Да, — ответил он, но его голос звучал почти как голос незнакомца. — Да, все хорошо, но не оглядывайся.