Игра, финал которой - жизнь
Шрифт:
Казалось, веселье и радость царят кругом, не омраченные абсолютно ничем. И никто из тех, кто то и дело подходил к жениху и невесте, чьи руки соприкасались с нежностью, невыразимой словами, чтобы поздравить или сделать колдографию с счастливой парой, не замечал, как тревожно блестят карие глаза, скользившие по гостям, словно ища кого-то. Никто, кроме ее мужа, сидевшего совсем рядом, не видел этого, даже прибывшие в честь такого события сестры-валькирии Оливия и Гертруда. И даже заметь это кто-нибудь, едва ли кто-то кроме Оливии догадался бы, кого ищет ее взгляд. Томас же, внешне ничем не выдававший этого, догадывался… Он осознавал, что жить с этим пятном в прошлом Розалины, с тем, что произошло по вине ее дара с жизнью этого парнишки, Антонина, которому он искренне сочувствовал, им придется всегда. Что этот груз не исчезнет
– Молодые, - шикнула Джессика, оказавшись как-то незаметно за спиной у сестры и зятя. – Ваш танец! – Розалина, очнувшись от каких-то своих мыслей, в которые была погружена, рассеянно улыбкой и стандартным «спасибо» отвечая на поздравления и пожелания, поднялась вместе с мужем и вышла в центр расставленных специально для того, чтобы сделать возможным первый танец молодой семьи, столов. Его рука легла на ее талию, совсем как во время их первого танца, на выпускном, вторая коснулась ее маленькой теплой ладошки, сжав ее тонкие пальчики. Роуз обвила рукой его шею, заглянув в его глаза. Вместе. Теперь они всегда будут вместе! Повел в танце, уверенно, легко… После него танцевала с папой, он как-то грустно улыбался и все желал и желал ей счастья, и радовался за нее. Захотелось вдруг и самой радоваться, жить, быть счастливой… Потом еще танцы, веселые, легкие, непринужденные. Свадьба совсем такая, как в ее мечтах, и он рядом с ней, держит своей теплой и сильной рукой за руку, обнимает за талию. Большой, теплый и уютный, как папа.
Уже темнело, когда утянула его из шатров, снова окинув их грустным взором. Она надеялась, что Тони не пришел на официальную часть, чтобы не слышать ее клятву, но придет потом. Не пришел… Радость, которую она испытала было при мысли о том, что он не пришел, сменилась тревогой за него и волнением. Почему не пришел?!
Сердце болезненно кольнуло при мысли о том, что она натворила, написав это приглашение. А вдруг он там… Вдруг что-то сделает с собой?! Она никогда себя не простит за это, никогда… Отогнала эти мысли, прижалась к мужу, обвив руками его талию, поцеловала в уголок губы.
– Я люблю тебя… - шепнула почти неслышно, целуя его щеку, нос, губы, приподнявшись на кончики пальцев. – Люблю тебя…
– Роззи, - его пальцы зарылись в ее волосы, перебирая их. – Родная моя, маленькая. Котенок, - целовал ее макушку, щеки, губки, сладкие, нежные… Он действительно любил эту девушку и готов был принять что угодно, если она будет с ним. Что угодно, и неважно, что осталось за ее спиной. Важно, что она с ним и будет с ним. И мужчина всеми силами заставлял себя верить в то, что она по-настоящему любит его. Но в голове билась мысль, жестокая, живущая в самых глубинах мозга, и неотвратимая. Выбор – не любовь…
«Она хочет меня любить, - думал он, когда, вернувшись домой с молодой женой, уложил своего уставшего за день котенка спать. – Мне этого хватит. Главное – хочет и счастлива со мной, остальное – неважно…»
Но все же что-то странное было не между ними, но вокруг. Что-то жуткое и неотвратимое… Они были счастливы вместе, но в глубине души обоих жил крошечный след того, чем омрачено было начало их любви и сама их любовь… И след этот не мог исчезнуть уже никогда…
И когда наутро Роззи, почти всю ночь спавшая тревожно, то и дело вздрагивая и подскакивая на супружеской постели, прильнула к нему после завтрака и виновато опустила глаза, Реддл не удивился. Он понимал, и это причиняло ему в глубине души боль, о чем она думала вечером, несомненно, постоянно себя одергивая, и что так беспокоило ее сейчас. Потому не удивился он и когда услышал ее виноватое:
– Том, я навещу Антонина. Я послала ему приглашение, - девушка, по чьим щекам катились слезы, сообщила ему, что против рассудка, воли и здравого смысла послала приглашение на свадьбу, в чем винила себя теперь. И Антонин не пришел. – Я боюсь, что он что-то сделал с собой, - прошептала она, прижавшись к мужу. – Не сердись, пожалуйста, но я должна убедиться, что он жив.
Иначе я никогда себя не прощу… - она заглянула в его темные глаза своим карими вишнями, и поцеловала мужа в губы.– Ты уверена, что оно дошло? – девушка мрачно кивнула. – Ну… Я понимаю, Роззи, я все понимаю, - шепнул он, сделав глубокий вдох. – И ни в чем тебя не виню. Я готов пройти этот путь с тобой, приняв и это тоже.
– Я люблю тебя, - ее рука скользнула по его щеке, теплая, нежная, ласковая. – Я очень быстро вернусь, обещаю. И мы с тобой отправимся в Эдинбург, на нашу медовую неделю. – Она потерлась носом о его щеку, и с улыбкой посмотрела на своего медвежонка, сидевшего на тумбочке у кровати. Она забрала его сюда вчера. Частичка родного дома там, где теперь будет жить она сама. В ее новом, пусть и крошечном, но все же родном доме…
***
– Тони, сынок, как ты? – Вирджиния Долохова заботливо склонилась к сыну, со слабым стоном открывшему глаза. Он вернулся поздно ночью, пьяный, и уснул, едва рухнув на диван в гостиной. Николас настолько ошалел от поведения Тони, что даже не нашелся, что сказать, а сегодня с утра не вышел еще ни разу из кабинета, и сидел там подозрительно тихо. Однако винить сына в том, что он шатался где-то почти до трех часов ночи, язык не поднимался ни у кого из родителей. Несколько дней назад сова, красивая, крупная, принесла письмо.
Долоховы как раз ужинали, почти молча, как и всегда, Виджиния по мере сил тормошила мужа и сына, устроившегося в Министерство, в Надзор, секретарем и теперь с энтузиазмом хлопотавшего на работе, мечтая стать настоящим инспектором. Но когда Николас отпустил сову, угостив ее орешком, и протянул письмо сыну… Тони побледнел, прочтя строчки, и еще раз пробежался по ним глазами. Рука дрогнула и выронила лист пергамента, красивый, праздничный. Антонин, чуть пошатнувшись, встал, опрокинув свой стакан с соком на светло-голубую скатерть, и, ни слова не сказав, пулей вылетел в холл. Шаги по деревянным ступенькам и страшный грохот наверху, чего-то тяжелого и явно только что разбитого. Долохова подняла на мужа недоуменные глаза, Николас как раз подобрал письмо и пробежался взглядом по строчкам…
– Не думал. Что она на такое способна, никогда не думал. – Он протянул жене написанное аккуратным ровным почерком письмо. Вирджиния прочла и схватилась за сердце, болезненно кольнувшее. Приглашение на свадьбу Розалины и некоего Томаса Марволо Реддла. Наверное, подумала женщина, того, из-за кого Роззи оставила Тони. Мальчик все каникулы просидел в доме, не выходя никуда, и когда единственный раз Николас вытащил их в Косой Переулок, кое-что подкупить, Антонин увидел там Розалину в обществе какого-то мужчины, настоял на возвращении домой и всю ночь просидел в своей комнате, запершись магией, молча… Вири тогда ужасно перепугалась за сына, но когда Николас умудрился все же открыть дверь и ворваться внутрь, Тони просто сидел на кровати, методично сворачивая и разворачивая свою колдографию с Розалиной. Когда он поднял глаза, женщине стало страшно – такого демонического мрачного блеска она прежде никогда в них не видела. Антонин, будучи поздним ребенком, живущим не в самой теплой атмосфере – Николас не любил его, ведь болезни ее были выявлены после рождения сыночка, всегда был мальчиком со сложным характером и очень противоречивой психикой. Но никогда прежде в нем не было так ярко выраженного зла. Вирджиния обожала единственного сына, но в тот момент она испугалась того, что проснулось в нем. Того, что проявилось в его глазах, жестах, интонации голоса… Во всем его облике…
Она не могла простить Розалине ее поступка, помня, как счастлив был сын, когда сказал, что его любимая Роззи теперь будет его женой, они будут вместе… И как он плакал впервые в жизни в тот день, когда Розалина сказала ему, что уходит к выбору… И каждый раз, когда она появлялась у них в доме – это случилось пару раз за прошедший год, Роуз навещала Тони, как друга, Вирджинию трясло от гнева и злости на девушку, продолжавшую мучать ее мальчика. И когда он упоминал, что виделся и разговаривал с Роззи, произнося ее имя всегда с нежностью, тоской и какой-то отчаянной надеждой, Вирджиния ненавидела несостоявшуюся невестку только сильнее. А уж те два эпизода с ее подружками, с которыми она пыталась познакомить ее милого сыночка, и которые вызвали у Тони тошноту, еще больше раскалили неприязнь женщины к девушке, которую она когда-то обожала.