Игра форов

И в первый раз с тех пор, как он покинул остров Кайрил, у Майлза стало легко на сердце.

Он думал, что отец отвезет его в гигантский комплекс прославленного Имперского военного госпиталя, но лазарет оказался прямо под рукой: всего тремя этажами ниже. Заведение было небольшим, но прекрасно оборудованным: два приемных покоя, отдельные палаты, камеры для больных заключенных и охраняемых свидетелей, операционная и запертая дверь с устрашающей табличкой «Лаборатория медикаментозного допроса». Иллиан, должно быть, предупредил об их приходе, потому что санитар уже поджидал у входа. Вскоре появился запыхавшийся военврач. Не взглянув на Майлза, он поспешно оправил форму и подчеркнуто четко отдал честь графу Форкосигану.

Наверняка этот военврач привык пугать, а не пугаться, и от такой перемены ролей Майлз почувствовал себя неловко. Была ли причиной власти отца над людьми аура прошлого? Витавший над его головой ореол полководца, человека, уже вошедшего в историю? Или то был магнетизм сильной личности, заставлявший мужественных людей склоняться перед ним и беспрекословно повиноваться каждому его слову? Майлз явственно ощущал это «нечто», исходившее от отца, но с ним самим все было по-другому. Совсем по-другому.

Может быть, он просто привык к отцу. Одной из странностей бывшего лорда-регента было его обыкновение каждый день, что бы то ни было, на два часа удаляться в свою резиденцию. И только Майлз знал, чем занимался в эти часы великий человек в зеленой военной форме. Проглотив за пять минут сандвич, все оставшееся время он проводил на полу рядом со своим не способным ходить сыном, — играл, разговаривал, читал ему вслух. Когда Майлз бился в истерике, отказываясь подвергаться очередному мучительному курсу терапии, и от него отступался Ботари и даже мать, отец был единственным, у кого хватало твердости настоять на десяти дополнительных сеансах растяжения, кто мог уговорить сына согласиться на очередную пытку, будь то подкожные впрыскивания или обжигающая вены холодом хемотерапия.

— Ты фор, мальчик мой. И, значит, тебе не пристало смущать своих вассалов неумением терпеть и держать себя в руках. Ты фор, лорд Майлз.

Едкие запахи лазарета, нервничающий врач — все это вызвало поток воспоминаний… Неудивительно, что Метцов не очень-то напугал меня, подумал Майлз. Когда, простившись с сыном, Форкосиган покинул лазарет, у Майлза было чувство, что с ним ушла жизнь.

За истекшую с того дня неделю Майлз пришел к выводу, что в штаб-квартире Имперской безопасности не слишком утруждают себя работой. В лазарете было тихо, как в могиле, только изредка появлялись штабные служащие, чтобы выпросить у мягкосердечного санитара таблетки от головной боли, простуды или похмелья, да однажды вечером несколько техников три часа сновали вокруг лаборатории, выполняя какое-то спешное задание. Воспаление легких было захвачено вовремя, дело шло на поправку, и Майлз скучал, претерпевая шестидневный курс лечения антибиотиками и строя грандиозные планы. Как хорошо будет отдохнуть дома, когда закончится наконец его лазаретная жизнь. Но когда она закончится?

— Почему я не могу уйти отсюда? — пожаловался Майлз матери при очередном ее посещении. — Если я не арестован, почему мне нельзя отдохнуть дома? Если арестован, почему мне никто не скажет об этом? Я чувствую себя как в тюрьме.

Графиня Корделия Форкосиган далеко не светски фыркнула:

— Ты и вправду в тюрьме, мой мальчик.

Несмотря на насмешливый голос, с детства знакомый акцент уроженки Беты согрел его сердце. Сегодня крашеные волосы матери были заколоты на затылке и свободно ниспадали на спину, на теплую коричневую блузу, отделанную серебром. Бледное, с серыми глазами, лицо матери было по-настоящему умным, и поэтому редко кто замечал, что она некрасива. Двадцать один год она прожила в качестве жены фора, подруги Великого Человека, и до сих пор проста и естественна и напрочь лишена высокомерия.

Почему я никогда не хотел стать командиром космического корабля, как мать? Капитан Корделия Нейсмит из Бетанского Астроэкспедиционного корпуса занималась опасным делом, совершая вслепую п-в-переходы — ради человечества, ради чистой науки, ради развития экономики Колонии Бета, ради… Что, собственно, двигало ею? Она командовала исследовательским кораблем с шестьюдесятью членами экипажа, оторванная от дома, от всего, что несло помощь в трудную минуту и утешение. Хотя, если подумать, в том, чем она занималась, были свои преимущества. К примеру, в таком отдалении от родной планеты цепь субординации разрывалась, и выполнение приказов ее командования зависело от умения читать между строк и даже добавлять свое. Умение интерпретировать приказы — великая вещь, и Корделия Нейсмит была мастером по этой части.

Она легко вошла в барраярское общество, и только очень внимательный наблюдатель мог заметить, как далека она от него — с ее храбростью и здравомыслием, с ее врожденной способностью ни от кого не зависеть и страхом дать почувствовать другому зависимость от нее самой. В ее системе ценностей, кажется, вовсе отсутствовало понятие иерархии, так много значившее на Барраяре. Капитан Корделия Нейсмит и адмирал Эйрел Форкосиган

— это была воистину пара. Но следовать по стопам матери — все равно что ступать по раскаленным угольям.

— Как дела на свете? — спросил Майлз. — Тут, знаешь ли, так же весело, как в камере-одиночке. Может, они все-таки решили, что я мятежник?

— Не думаю, — ответила графиня. — Остальным потихоньку велели подать в отставку — я имею в виду твоего лейтенанта Бонна и прочих. Не то чтобы вынужденную, но без выходного пособия, пенсии и членства в Императорском легионе, чем вы, барраярцы, так гордитесь…

— В таком случае, считай их просто резервистами, — решил Майлз. — А что с Метцовым и новобранцами?

— Он был уволен. И, думаю, потерял больше всех.

— И его отпустили? — нахмурился Майлз.

Графиня Форкосиган пожала плечами.

— Так как смертных случаев не было, Эйрела убедили не созывать военный трибунал. А новобранцев решили вообще оставить в покое.

— Ну что ж, это правильно. А как насчет меня?

— Официально ты числишься арестованным Имперской безопасностью. На неопределенный срок.

— О да. Тюрьма и должна быть местом, где царит неопределенность. — Майлз теребил край простыни. Суставы все еще болели. — И сколько времени продлится моя неопределенность?

— Столько, сколько необходимо для задуманного ими психологического эффекта.

— Какого? Свести меня с ума? Еще три дня — и готов.

Мать усмехнулась:

— Необходимо убедить барраярских служак, что ты понес должное наказание за свое, э-э, преступление. Если уж ты угодил в это зловещее местечке, пусть, утвердятся в мысли, что с тобой здесь не церемонятся. А если выпустить тебя и позволить расхаживать по городу, вряд ли они поверят, что Иллиан подвешивал тебя вниз головой или поджаривал на медленном огне.

— К чему весь этот спектакль? — Майлз откинулся на подушку, стараясь скрыть горечь. — Я хотел быть полезным, и только.

Мать снова улыбнулась:

— Ты готов присмотреть себе другое занятие?

— Быть фором — больше, чем занятие.

— Да, ты прав. Это патология. Навязчивая идея. Галактика велика, Майлз. Существуют и другие способы приносить пользу.

— В таком случае, что тебя держит здесь, на Барраяре? — ответил он уколом на укол.

— Знаешь, — мать слабо улыбнулась, — желания тех, кого мы любим, могущественнее любого оружия.