Игра герцога

– А так и должно быть, – человек в лисьей шапке выпрыгнул из саней, перекинул через плечо расписной чехол, и пошёл, говоря на ходу и не оборачиваясь. – Не знаю, скоро ли управляюсь, иль нет. А ты меня всё же дождись. До самых сумерек, если что. Ну, а уж если не вернусь, тогда поезжай, как темнеть начнёт.

– Свят-свят! – перекрестился Пётр. – Да не ходили бы, барин! Дурное место, ей Богу! Народ – он лишнее говорить не будет.

– Вот и посмотрим, что там.

И он ушёл. Пётр привычно укрыл Уголька тёплой попоной, сел в сани, поднял воротник и укутался поглубже в тулуп. Он слушал, как хрустит снег под ногами странного охотника, но вскоре всё стихло. Алатырев стал думать, как заживёт, когда заработает много золота и серебра.

«Можно попробовать и в город перебраться, хоромы какие-никакие, а построить, – мечтал он, стараясь не уснуть. Перед глазами рисовался образ этого дома – крепкого, рубленного, с коником и резными украшениями. Видел, как радостно бегают по двору дочери, а жена кричит на какую-то девку – у них обязательно будут слуги.

– Эх, вражьи мечты! – выругался он, и расправил плечи. – Только бы не уснуть – замёрзну тут. Вон, и на бороде уж ледяные иголки.

Уголёк стоял спокойно, выдыхая из ноздрей пар. Пётр снова вспоминал вчерашний вечер, странного, похожего на ворона трактирщика, и не менее странного постояльца в дорогом иноземном кафтане. Владелец заведения всё время поминал какого-то хозяина, щуря чёрные глазки. И перед господином этим раскланивался. Может, о нём он и говорил? Пойди догадайся… Ульяне он твёрдо сказал, что на предложение о службе непременно согласится, но только представлял, что снова перейдёт порог этого странного трактира, дрожь пробегала по спине. Тепло, спокойно, чисто, но почему же там так неуютно, и хочется бежать, не оглядываясь?

Он чихнул, утерев нос рукавом, и огляделся.

– Мать честная! – вырвалось вместе в паром.

В мертвенной этой тишине послышалось, будто глубоко под землёй неподалёку кто-то молниеносно пробивает путь. Пётр привстал. Земля качнулась, Уголёк заржал и попятился, упёршись задом в сани. Огромная сухая сосна накренилась и упала с сухим треском, перекрыв тропинку, словно шлагбаум на ямщицком тракте.

Кто-то или что-то стремительно двигалось там, в глубине, даже снег вздыбился и пошёл полосой, как будто по нему прошёлся невидимый пахарь, оставив борозду.

Пётр хотел было перекреститься, но застыл в ужасе. Из глубин раздалось, чётко и глухо:

– Кродо!

Глава пятая Золотой землишник

– Есения, ну почто тебя ждать приходится! Да что ж ты у нас копуша такая-разэтакая! Догоняй, без тебя пойдём! Чай, не барыня, ждать тебя ещё! – старшая сестра Фёкла, как всегда, сердилась. Средняя Дуняша ей поддакивала.

«Вот Фёкла как расфыркалась!» – подумала Есения, но ничего не сказала. Она никогда не перечила старшим, и все замечания, ехидные смешки сносила с ангельским терпением.

С того времени, как отец решил заняться извозом, и прошло то всего два денька, а жизнь девочки круто изменилась, будто разделилась на две части. Её и саму стало не узнать: Есения замкнулась, ни с кем не разговаривала. Такой же стала и их мать Ульяна, и та больше серчала, ругалась на дочерей, а затем долго молилась у икон, бормотала и плакала. Вот и этим утром, когда глава семьи умчался на санях в город, Есении не хотелось идти с сёстрами на обучение. Нет, она любила занятия, и более того, просто обожала Антона Силуановича. Он был из дворян, жил в запущенном особняке в центре Серебряных Ключей, и слыл умным, внимательным, глубоким человеком. Только вот – весьма бедным. Он сам вызвался учить крестьянских детей счёту и грамоте. Больше было и некому: барин был едва ли не единственным образованным на всю округу. Возить же детей в город к дьяку Евтихию в теснотах крестьянской жизни ни у кого не было ни времени, ни возможности.

Антона Силуановича в народе, конечно, уважали, но и посмеивались над ним. Благодушно так, с сожалением и любовью. Он был младшим братом помещика Еремея Силуановича, который жил в богатом доме в Лихоозёрске и по праву слыл истинным хозяином этих мест. Он знал толк в том, как преумножить состояние, и жил по принципу: «Деньги должны приносить деньги». Вся округа ходила у него в должниках и знала, насколько опасно, если к сроку и с хорошим процентом не вернёшь взятое в долг.

Младшего отпрыска старинного дворянского рода Еремей Силуанович презирал, стараясь как можно реже видеться и общаться. Антону Силуановичу досталось в наследство имение в Серебряных Ключах, которым он не сумел распорядиться с умом, и потому довёл до столь нищенского, убогого положения. К тому же младший брат в своё время, не слушая наказов, уехал из этих мест в столицу, долго учился наукам, а потом вернулся. Поговаривают, вынужденно, не по своей воле. Связался, мол, там с нехорошими людьми, входил в какой-то тайный кружок, за что его и сослали обратно в родные края без права появляться в Петербурге и вообще в крупных городах. Так и осел он в опостылевшем ему медвежьем краю, мечтая, что когда-нибудь лучшие люди изменят положение дел в России, и наступит время свободы, процветания и благоденствия. Для всех – и для люда простого в первую очередь. И потому вызвался он сам учить крестьянских детей, чтобы они затем, в скором новом времени, стали счастливыми людьми просвещённого общества.

Антон Силуанович был робок, застенчив и тих, но когда он начинал после привычных уроков письма и счёта рассказывать о дивном мире книг, о героях и злодеях, дальних странах и путешествиях, Есения замирала, слушая. И теперь, вспомнив его умное лицо, тонкие очки, внимательный взгляд, она быстро собралась.

– Иду, иду, сейчас! – ответила она.

– Так догоняй, сестрица! – сказала Фёкла, произнеся последнее слово с едкой иронией.

Усадьба Антона Силуановича Солнцева-Засекина была хорошо заметна со всех сторон небольшого села. И только издалека могло показаться, что это имение принадлежит знатному, обеспеченному человеку. Но, подходя ближе, становилось понятным, что лучшие деньки, может быть, и текли неспешно в этих крепких стенах, но очень давно. Во всём чувствовался недостаток рабочих рук. Три сестры шли по неметёным дорожкам мимо мраморной ограды – потемневшей, покрытой местами мёрзлым мхом, отчего казалась та неуютной, кладбищенской. Они шагали длинной аллеей, обрамлённой старыми, давно потерявшими форму липами, обогнули пустую, увитую сухими лианами беседку и поднялись по скользкой мраморной лестнице.

Над дверью висел слегка покосившийся герб рода Солнцевых-Засекиных: золотой диск, который с двух сторон поддерживали крыльями дивные птицы. Несмотря на всю бедность хозяина, у него оставались слуги, которые чтили старинные правила. Девочки должны были дёрнуть за тонкий шнурок и дождаться, когда дверь отварит угрюмый Пантелей – приказчик Антона Силуановича с мохнатыми, как у сыча, бровями, и густыми нестриженными бакенбардами. Он и сейчас, встретив их, по обыкновению бранился, но так, что слов было не разобрать. Он носил затасканный допотопный камзол, но всем видом пытался показать свою степенность, превосходство. Девочки поклонились ему, и вошли.

В вестибюле было немногим теплее, чем на улице, и оттуда на второй этаж вела винтовая лестница. Пантелей, сходив по ней прежне к хозяину, вернулся, и, сгорбившись, заложив руку за спину, молча проводил их наверх. Барин в просторном длиннополом сюртуке стоял у окна, и, отогрев ладонью небольшой кругляш на окне, смотрел на заросший, укрытый снегами парк. В комнате почти не было мебели, но вдоль боковых стен от низа и почти до самой лепнины у потолка возвышались ряды с толстыми книгами. Мебель стояла изысканная, старинная, но её вид портила оборванная обивка.

– Доброго утра вам, сударыни, проходите, – сказал хозяин, и взглядом приказал Пантелею удалиться. – Присядьте там, на диване, подождём остальных.

Есения медленно опустилась на краешек, и затихла. Каждый раз, попадая в эту комнату, она не могла отвести глаз от картины. Неизвестный художник изобразил большого и странного крота злотого цвета. Тот лежал, распластав огромные когтистые лапы, и то ли спал, то ли был мёртв. Этого не понять, ведь животное это создатель обделил глазами. Есенина всматривалась в фигуру зверя, и не знала, что заставляет её вздрагивать, переживать. Словно бы это был не простой крот, а какой-то особенный! Сказочный. Только сказка эта была вовсе не доброй, какую обычно рассказывают на ночь, а таящей тревогу, опасность, и старинную неразгаданную тайну. Не раз она пыталась поговорить об этом с сёстрами, но Фёкла лишь ехидно перебивала:

– Ох, и горазда ты на выдумки, Есения! Всё тебе глуповство какое-то мерещится! Ну крот, самый что ни на есть простой. Странный, конечно. Но на то они и баре, чтоб было у них всё такое вот было. Не копну же сена намалёванную им на стену вешать…

Пантелей возвращался несколько раз, приводил с собой мальчишек и девчонок, и не только. Были среди учеников и люди возраста постарше, даже старик один – в деревне его звали Вихранком. Он больше слушал да посматривал, сидя в уголке, а барина просил соизволить его допустить к занятиям, так как сам хотел на старосте лет обучиться грамоте, чтобы читать вечерами Евангелие. Поговаривали, что Вихранка в барский дом подрядили местные бабы, дабы иметь там глаза и уши. Почтенный человек Антон Силуанович, да мало ли, что в голову может взбрести молодому и почему-то неженатому затворнику.