Игра над бездной

Илмар принадлежал к этим последним. Он был моряк, а моряк должен уметь все свои пожитки сложить в кису и морской чемодан. Что не влезает, то обуза. Будет корабль погибать — кто станет спасать твое добро? Захочет матрос сбежать в чужом порту — кто будет таскать за ним узлы? Поэтому в новейшие времена на кораблях выходят из употребления даже красивые водонепроницаемые моряцкие ящики, настоящие сундуки с приданым мореплавателей, наполнявшиеся за долгие плавания всевозможными диковинами из дальних стран. Они стали принадлежностью отошедшей в прошлое романтики, как парусные суда, пираты и легенды старых моряков. Строго соблюдается только Нептунов обряд крещения на экваторе да еще, пожалуй, татуировка — но как долго они удержатся? Даже теперь кое-кто из молодых моряков проходит впервые мимо мыса Кулена на севере Дании «без вензелей», потому что племя седых морских волков, заботившихся о сбережении старых традиций, начало вымирать, и вы все чаще встретите матроса, чью руку с внешней стороны уже не украшает зеленый или синий якорь. Наступают новые времена, приходят новые моды, то, что некогда почиталось украшением, теперь именуют пережитками дикости и считают дурным вкусом. Кто знает, кто прав… Но поглядели бы вы на старого боцмана с «Андромеды», эту живую картинную галерею! Да было ли у него на теле неизрисованное место! Корабли с пузатыми парусами, ангелы с распростертыми крыльями, флаги всех стран, якори, штурвалы, пальмы, змеи, русалки и женщины, звезды и полумесяц, сердце, крест и якорь, и разные латинские выражения — все, что было прекрасного и удивительного на этом свете, вы могли увидеть на его теле. Половину его тела татуировали в Европе, а над другой половиной трудились корифеи этого искусства — малайцы. Даже пальцы на ногах не были забыты, а на спине можно было увидеть полосатого кота, хватающего лапой мышь — оба были изображены в натуральную величину; гонимая страхом мышка бежала по спине вниз и находила убежище в интимном месте, которое называть не принято, снаружи торчал только хвостик. Это были старые времена, дикость и дурной вкус. Теперь люди нашли другие места для раскрашивания: ресницы, брови, губы, родинки на щеке, добрались даже до волос. Потому что теперь это не дикость, а окультуривание красоты. И ногти они лакируют, и едят искусственными зубами. Быть может, в будущем придет мода на искусственные желудки — золотые или резиновые. Человек во всем жаждет подправить природу, потому что природа тоже в чем-то примитивна и дика. Вы еще увидите — когда-нибудь у нас будет синее или зеленое солнце, не будут же нам вечно мозолить глаза его желтые лучи.

Так думал Илмар Крисон, упаковывая свои вещи. В его положении это были, конечно, не самые уместные мысли — но разве это его заботило? Исполнить тягостный долг ему предстояло завтра вечером, судьба его была в опасности. А он думал о ерунде. Так было легче, как-то забывалось страшное. В своей безрассудной игре он подошел к самому краю бездны и, чтобы не кружилась голова, озирался по сторонам. Ветер, цветы, золотое лето и пустота в душе, скорая гибель или долгая каторга. Но чего ради?

Лишь потому, что природа человека капризна и некоторые вещи он считает важными, а другим не придает никакого значения.

Все упаковав, Илмар направился в порт. Было половина девятого. Получасом позже напротив дома, в котором жил Илмар, под темной аркой ворот остановился человек с синеватым шрамом над уголком рта. Он терпеливо стоял там час за часом, наблюдая за улицей и внимательно оглядывая каждого, кто выходил из дома напротив. Один раз дворник хотел его турнуть, приняв, очевидно, за жулика. Тогда тот откинул лацкан пиджака и показал дворнику какой-то знак. После чего ему позволили остаться. Но человек на полчаса опоздал и зря торчал в подворотне, как охотничий пес у пустого логова.

2

В порту судов было много. Как водится, по пятницам на работе все сбивались с ног, потому что большинство Судов хотело в субботу выйти в море. Берег был завален горами грузов: груды бревен, штабеля досок, мешки и тюки; мимо тащился караван подвод с кипами льняного волокна. В этом адском шуме и суете на Илмара никто не обращал внимания, и он неприметно расхаживал по причалам, присматривая подходящее судно. Он здесь был не единственным гуляющим бездельником; синий костюм и английское кепи выдавали его принадлежность к цеху мореходов, и если бы у кого-то в этой сутолоке нашлось время понаблюдать за передвижениями Илмара, то его приняли бы за безработного моряка, который пришел искать свой «шанс».

Да, судов было много, но какой от них прок, если не было подходящего. Илмару надо было отыскать судно, на котором были знакомые моряки и которое завтра вечером выходит в море. Среди множества датчан и англичан он отыскал всего два русских судна, более или менее соответствовавших его намерениям. Одним был «Ладога», пароход водоизмещением в три тысячи тонн, он принимал так называемый манчестерский груз и сейчас заканчивал стивидорные работы в трюмах. В команде «Ладоги» Илмар знал третьего механика, Субриса, с которым плавал на своем первом пароходе. Но это обстоятельство его мало радовало. Он только спросил у матроса, стоявшего на лебедке, служит ли еще на «Ладоге» Субрис, и, получив утвердительный ответ, пошел дальше. «Если другой возможности не будет, переговорю с Субрисом…» — решил Илмар.

В другом конце гавани он нашел рижский пароход, на нем было несколько знакомых — боцман, второй штурман и кое-кто из матросов. Но это судно пришло из плавания только сегодня и стояло порожняком, так что могло сняться с якоря в лучшем случае через неделю. Так долго Илмар ждать не мог. Поболтав со вторым штурманом, бывшим соучеником, Илмар побрел обратно к «Ладоге». Плохо все-таки, когда иной раз нет у человека выбора! Механик Субрис был последним из тех, кому Илмар доверился бы, но сейчас он был и единственным, кто мог помочь, и потому ему предстояло подавить в себе внутреннюю неохоту и сомнения, пойти на поклон к Субрису и положиться на его сомнительную репутацию.

Ничего определенного о делах третьего механика не говорили, но он пользовался дурной славой среди моряков. За его честное слово никто не дал бы пятака, и уже несколько лет никто из команды не ходил в компании с ним в кабак. А все потому, что после такого небольшого загула у кого-то, бывало, часы исчезнут, у кого-то пропадет кошелек с жалованьем за несколько месяцев, которое не пропить за один вечер в дешевом припортовом шинке. Но самые темные слухи ходили вокруг Субриса в связи со смертью кочегара донки [2] Майзитиса в кардиффском доке. Майзитис сошел на берег за покупками и попутно завернул в таверну, где задержался немного дольше, чем положено кочегару донки (на его обязанности лежало поддерживать пар в котлах в ночное время). Возвращаясь на судно, он свалился в док и утонул. На другое утро под трапом в воде была замечена фуражка Майзитиса. Стали искать и вскоре выловили труп кочегара. На темени у него зияла глубокая дыра, а на палубе исчез со своего места железный клин от люка бункера, дверь же каюты кочегара была раскрыта и пропали все сбережения прижимистого моряка. Как это произошло, никто никогда не узнал, но у Субриса в доме сразу же появилась новая мебель, а сам он обзавелся великолепным офицерским мундиром. Отправляясь на вахту, штурманы и механики «Ладоги» всегда запирали на ключ свои каюты, а в день получки все держались подальше от Субриса.

2

Донка — паровая водоотливная помпа с отдельным котлом. (Прим. перев.)

И вот этот человек сейчас был единственным, кто мог выручить Илмара. Они встретились на палубе. Кто-то из кочегаров вызвал Субриса из машинного отделения, где он ремонтировал динамо-машину. Маленький, худой, какой-то усохший, с лицом по-детски узким и перепачканными в масле руками, этот пожилой человек смахивал на подростка.

Пыль машинного и копоть кочегарки сделали его смуглое лицо еще темнее, и наиболее приметной деталью на нем были толстые чувственные губы, выделявшиеся своей плотской краснотой. Голос Субриса звучал мягко, даже лирично, улыбка у него была столь же детской, сколь и телосложение, мелкие проворные движения отличались юношеской ловкостью.

— Привет, инженер! — поздоровался Илмар и подал Субрису руку.

Тот свою сперва вытер белыми обтирочными конца-ми затем опасливо вложил в Илмарову ладонь. Рукопожатие Субриса было почти неощутимым.

— Это хорошо, что приходишь навестить старых друзей, — сказал он и меленько похихикал, показав при этом целый ряд коричневых, обкрошенных зубов. — Пошли ко мне, потравим.

Они вошли в каюту Субриса, тесным коридорчиком соединенную с машинным отделением. Этот неказистый человечек первым делом задернул шторку на иллюминаторе, после чего предложил гостю присесть и сам сел на краешек койки.

— Давно уже без дела? — поинтересовался Субрис.

— Первый месяц.

— Небось надоело ветер ловить и теперь ищешь шанс устроиться чифом на пароход?

— Так-то оно так, да в Риге с джобом худовато. Надо подаваться к янки.

— Там у них тоже ничего завидного. Тогда уж надо жарить прямо в Китай. Ты про Трейманиса что-нибудь слыхал?

— А что?

— Он в прошлом году кончил мореходное и под шумок подался в Ливерпуль. И ты подумай, — малый с капитанским дипломом в кармане нанимается простым матросом на английский барк, идет на нем до Китая, а там удирает на берег. Через неделю он уже был капитаном на китайском пароходе! Я письмо получил. Зовет, обещает устроить меня первым мастером.

— Чего же не едешь?

— Куда мне, я человек семейный. Надо топтаться тут, поближе к дому. Ты холостяк, молод, у тебя другое дело. Честно говоря, я просто удивляюсь, какого черта молодые ребята тут дохнут от скуки, здесь же никаких шансов.

— Вы когда выходите в море?

— Завтра вечером, около полуночи.

— Куда?

— В Ливерпуль и Манчестер.

— Хм, это то, что мне надо.

Субрис уселся на койку и стал болтать ногами.

— Я на берегу попал в небольшую историю и было бы неплохо отсюда убраться, — продолжал Илмар.