Игра с Годуновым

Лютня молчала, но память жила и не давала покоя. Мастер Кит понимал, что отчаянный дядюшка, капитан Энтони Марло, спас ему жизнь, похитив его из Лондона и случайно передав в долговременное пользование «Московской компании». Жизнь-то спас… а душу?.. Ту, о которой говорится в проповедях? Может, даже душу спас – здесь, в дикой Московии, мастер Кит при всем желании не мог бы грешить так, как грешил в Лондоне.

Но что-то же он погубил!

Что-то в душе порой сильно болело, и звуки лютни сперва несли исцеление, это была единственная живая связь с зелеными лугами далекого острова, а потом они начинали безмерно раздражать – потому что мастер Кит снова вспоминал о своем бессилии. Там, в Лондоне, остались гениальный воин, скиф Тамерлан, и презревший богословие ради тайн мироздания и власти доктор Фауст, отчаянный чернокнижник, и король Эдуард, убитый таким способом, что не приведи господь, и даже Дидона, царица Карфагенская, – трагедию о ней, написанную в веселой юности, мастер Кит почти не помнил.

Дядюшка Марло и лорд Барли увезли только тело сочинителя – а рукописи, его истинная душа, остались дома. И мастер Кит тосковал по ним, как мать о навеки потерянных детях.

Татарина Сулеймана удалось отыскать не сразу – уезжал куда-то по загадочным делам. Перед этим, как и предсказывал мастер Кит, выяснилось кое-что неприятное.

Он обычно с великой неохотой покидал теплую Казенную палату, чтобы тащиться на Торг. С ним обычно выходил Дик. Они искали подступов к купцам, которые снабжали припасами Крымский двор. И узнали занятные подробности.

Припасы требовались такие, что не сразу и сыщешь. Взять ту же баранину. Масленица на носу, дай Боже расторговать до нее все замороженное мясо, а за новым посылать уже опасно – не остаться бы с никому не нужным товаром на руках. Посольство же привыкло есть баранину, особливо жаловало бараний курдюк. А где такой курдюк, как им по душе, на Москве взять? У них в степях овцы иной породы. Татары пригнали им здешних овец, а они недовольны…

Молоко им тоже требуется в немалом количестве – но какой купец торгует молоком? Кому молоко требуется – тот заводит корову или же сговаривается с соседями. Многим этот товар доставляют из подмосковных деревень в замороженном виде. А женщины, которых Кул-Мухаммад привез с собой, готовят какие-то свои особые сыры. Предложили им купить пару дойных коров – коров они взяли, и даже сено для них приобрели.

Правда, мешки с мукой тонкого помола только успевай подвозить. В степи-то хорошая пшеничная мука – роскошь.

Дело следовало вести осторожно, чтобы не спугнуть добычу. Первые переговоры вел Дик. Мастер Кит лишь поддакивал, но внимательно следил за собеседниками. Наблюдательность выручала его не раз – не то во Франции бы и остался, удобрять грешной плотью траву в придорожной канаве.

Четыре дня потратили на то, чтобы окончательно уяснить: припасы на Крымский двор уже поставляются, но дальше ворот никого не пускают, то есть вообще никого, без единого исключения. Кроме того – не давая купцам возможности нажиться на гостях, боярин Годунов велел многое поставлять киргиз-кайсакам с Сытного государева отдаточного двора; хорошо испеченный хлеб везли оттуда коробами, потому что подходящих печей на Крымском дворе отродясь не бывало, и муку везли мешками, зная, что эти люди готовят в казанах свои пряженые лепешки, и крупы – на всякий случай, вдруг в степи тоже едят гречневую кашу.

На четвертый день стало ясно, что на Торгу ничего и никого подходящего не найдется. Но оба на Английский двор не спешили. Дик любил в свободное время слоняться меж лавок и рундуков, прицениваясь и даже кое-что покупая, а мастер Кит задумал посетить иконный и бумажный ряды.

Меррик сказал однажды, что там порой продают русские книги более веселого содержания, чем «Жития святых», по которым мастер Кит осваивал русскую письменную речь. Дик к этому добавил, что книгу порой можно встретить и у торговцев в овощном ряду, на что мастер Кит возвел очи к потолку – чего еще ожидать от нелепого и безумного города?

Потом он расхохотался. Меррик и Дик переглянулись – они ничего не поняли, да и не могли понять. А мастер Кит просто представил себе столицу своего Тамерлана, где книги, привезенные из захваченных городов, скорее всего, тоже продавались где попало – и даже на вес.

– Пойдем еще к Флоровскому мосту, – сказал Дик, когда в иконном и в бумажном ряду не нашлось ничего подходящего. – Там, говорят, тоже что-то можно раздобыть, и даже печатные листы с картинками. И помни, мастер Кит, что нас ждет отличное жареное мясо. Просто помни, что еще немного – и ты получишь превосходный жирный кусок мяса. Ведь на Торгу и не захочешь, а купишь какую-нибудь гадость, да там же и съешь. Торговцы как-то понимают, кому можно всучить тухлятину, а от кого лучше держаться подальше. По глазам они, что ли, понимают, кто голоден, а кто сыт?

– По запаху, – буркнул мастер Кит. И так оттолкнул парнишку-разносчика с лотком пирогов, что тот едва не свалился на грязный снег.

Московский Торг недавно горел, развалины лавок снесли, а новые были поставлены кое-как – по государеву указу следовало здесь вскоре строить каменные торговые ряды. Пройти между лавками было особенным искусством. Дик уже наловчился – шел впереди и прокладывал дорогу мастеру Киту. Вдруг Дик остановился.

– Гляди, приказные… Посольского приказа писцы… Видишь?..

– Вижу.

– И с ними киргиз-кайсак…

– Вижу… Как ты их различаешь – этих киргиз-кайсаков, татар, крымчаков, ногайцев?

– Ты тоже научишься отличать.

Этих молодцов мастер Кит уже знал в лицо, хотя знакомства не было: писцы, Никита Вострый и Михайла Деревнин, оба молоды, чуть за двадцать, Михайла – ростом повыше и в плечах пошире, румян, почти дороден, Никита – бледноват, худощав, нос прямой и тонкий, подбородок острый, этого и бородка скрыть не может, серые глаза глубоко посажены, а вот киргиз-кайсак – мужчина лет тридцати, хотя кто этих степных жителей разберет. Округлое смуглое лицо, в меру скуластое, веселые черные глаза, из-под белого войлочного колпака выбиваются черные прядки. И все ему тут в диковинку, и во все он тычет пальцем, а приказные потихоньку объясняют.

Пропустив этих троих, Дик и мастер Кит, не сговариваясь, пошли следом. Было любопытно, отчего именно этого человека выпустили с Крымского двора и о чем он с писцами толкует.

Киргиз-кайсак глядел в будущее: безбожно коверкая русскую речь и произнося звуки так, что мастер Кит знакомых слов не узнавал, он обещал, что через полгода будет разговаривать не хуже любого московского жителя.

– Сдается, он останется тут при Посольском приказе, будет учить язык, чтобы потом служить при своем хане толмачом, – шепнул Дик. – Сейчас толмачами служат астраханские и прочие татары, а хану, видать, нужен надежный человек. Может, даже родня.

– И вряд ли татары знают русское письмо, – ответил мастер Кит. Сам он пока спотыкался на каждой причудливой букве и знал, что у татар в ходу письмо арабское – справа налево.

Разумеется, тут же вспомнился «Тамерлан» – героев на сцену автор согнал со всех концов света и не придал им ни единого толмача. Даже дитя, глядя на раскрашенную карту в Казенной палате, сказало бы, что все эти люди не могут говорить на одном языке. Мастер Кит отвлекся на размышления – как, в самом деле, передать на сцене такую разноголосицу? Да и нужно ли передавать, если публика не возражает?

Веселый киргиз-кайсак принялся что-то объяснять приказным.

– Я понял тебя, Бакир, сейчас пойдем туда, где продают украшения. Порадуешь свою женку, – сказал Никита Вострый. – Я-то знаю, что женкам по душе.

– Так ты ж не женат, – напомнил Никите Михайла Деревнин.

– Не женат, а зазноба есть. Я ей то перстенек приношу, то низку речного жемчуга. Нельзя же без подарков.

– Вдова, что ли?

– Девка. На Красную горку сваху зашлю. Мы с ней уж сговорились. Мой крестный обещал к тому времени мне другое жилье приискать.