Игра с нулевои? суммои?

– В общем, седина в бороду, бес в ребро, – довершил он поговоркой свой недолгий рассказ.

– По-моему, бес совсем не в ребро, – слегка язвительно произнесла Марина. Почему-то эта новость ее не удивила

Ему отчего-то стало обидно за отца, хотя Игорь Владимирович сам был первым, кто его осуждал.

– А мать? – Марина поставила локти на стол и сложенные ладони приложила ко рту. В глазах своей жены Игорь Владимирович увидел сочувствие.

– Не знаю, – крутя головой в разные стороны, ответил Игорь Владимирович. Он также, как и жена, поставил локти на стол, лбом упираясь в раскрытые ладони, – он сказал, что будет жить с этой… – Игорь помнил, что ту женщину, к которой уходил отец, звали София, но умышленно не хотел произносить ее имя, – в квартире на Кирочной, а мать останется в доме.

– Я позвоню твоей маме, – выдохнула Марина, смотря ему в глаза.

4.

Комната вмещала в себя два кресла – красное и черное, на которых они и сидели; кулер у панорамного окна и большой стеллаж с книгами. У стены стоял широкий серый диван с двумя ярко-желтыми, почти кислотного цвета подушками. На столе, расположившемся у другой стены, стояла миниатюрная кофе-машина и множество разнообразных чашек: синих, белых, прозрачных, в горошек, с рисунками и без, маленьких и больших. В углу, у входной двери, сомкнутые воедино, в пару, громоздились совок с веником. Взгляд Кати через каждое её предложение упирался в них. Пока обдумывала слова, она сверлила старый инвентарь глазами, буравила его, словно в нем были все ее мысли. На двух противоположных друг другу стенах висело несколько картин – заснеженных крыш ночного города, которого Катя не угадывала. Окно своим видом упиралось во внутреннюю стену дома – серую, неровную и с небольшими выступами на ней.

Они вели беседу уже полчаса. Прямо перед Катей, в красном бархатном кресле, сидела женщина лет пятидесяти с русыми коротко стриженными волосами. Женщина была одета в темно-коричневые теплые брюки и черный свитер. На коленях она держала синий ежедневник, а в руках – шариковую ручку. Катя пришла к ней впервые, по рекомендации друзей, и немного смущалась, когда из нее нестройным потоком полились слова.

– Мой папа живет по принципу: не надо суетиться, излишняя толкотня только запутывает и мешает, – продолжала Катя, – а мама наоборот – надо подсуетиться, иначе можно упустить возможность.

– А вы? Вы сами здесь где? – спросила, подняв бровь женщина, которую звали Елена Витальевна.

– А я не знаю, – сказала Катя выдохнув, – я не знаю, как правильно. Не знаю, как правильно надо жить.

– Екатерина, попробуйте посмотреть на это с другой стороны, в этом мире нет правильного и неправильного, – Елена Витальевна отложила свой блокнот на стоящий слева от ее кресла стеклянный круглый столик, так и не сделав в нем никаких записей, – есть только ваш выбор.

– Да, наверное, так и есть, – Катя снова взглянула на совок с веником, – мне просто кажется, что если бы они всё-таки развелись тогда, двадцать лет назад или позже, то оба были бы счастливы, – тяжело произнесла Катя.

– Ваша мама сделала свой выбор, и ваш папа тоже однажды сделал свой выбор. И даже больше – они совершают этот выбор ежедневно, – Елена Витальевна посмотрела Кате в глаза, – да, скорее всего, они пытаются переложить на вас свою ответственность, но вы как взрослый человек не должны брать ответственность за их брак. Не втягивайтесь в их отношения, даже тогда, когда они ругаются и мать звонит вам. Вы ни в чем не виноваты. К сожалению, даже очень взрослые люди, прожившие целую жизнь, бывают в некоторых вопросах очень инфантильными.

Катя молча слушала женщину. Когда Елена Витальевна закончила, они снова переглянулись и Катя прислонила свою спину к спинке кресла, а правую ногу, лежавшую на другой, сняла и поставила ноги ровно – рядом друг с другом.

– Знаете, у нас на лестничной площадке была семья. Мама, папа и дочь. Девочка была меня младше на пару лет. Мы не особо дружили, но иногда играли вместе во дворе. Они мне казались дружными, счастливыми, в общем. И вот в какой-то момент, а мне тогда было лет четырнадцать, наверное, а ей, значит, двенадцать, в общем тогда их отец их бросил. Он ушел к другой женщине. Девочка, ее звали Олеся, сильно переживала тогда. Иногда даже гулять не выходила. А потом…я уже не помню, как и почему, я где-то прочитала ее сочинение, написанное для какого-то конкурса. Мы уже подросли тогда. Она заканчивала школу, а я уже училась на втором курсе института. Так вот, сочинение было посвящено маме, и она там в середине описывала тот момент, когда ее родители поругались и он ушел. Помню эти строчки… как за отцом захлопнулась дверь, что посыпалась штукатурка с косяка, как плакала она, как плакала мама, как она винила маму сначала в этом. Та женщина, кстати, так и не вышла замуж больше. Я не знаю, простила ли дочь отца, но те строки из детского сочинения, эти переживания подростка, я помню до сих пор. Они прям живут у меня в голове. Она это называла безрассудством и предательством.

– А как сейчас живет эта девочка, знаете? Не интересовались? – спросила Елена Витальевна.

– Да знаю, конечно, – Катя опустила голову, – все известно. В соцсетях вижу ее постоянно. Она замуж вышла, ребенка родила. Даже двоих уже, кажется.

– Ну вот, видите. Она страдала, однако, на личную жизнь, вернее, на вероятность выйти замуж это не повлияло. На самом деле девяносто пять процентов людей, – она тяжело и с сожалением выдохнула, – на этой планете не видели нормальных семейных отношений – здоровых отношений между мужчиной и женщиной. Это большая редкость. И это не зависит ни от религии, ни от страны, ни от режима власти. Так устроены люди. На самом деле у всех есть свои травмы, как бы мы ни старались правильно воспитывать детей, это все равно происходит.

– Да, – усмехнулась Катя, – интересно, какие травмы будут у наших детей, – грустно улыбнулась она, – я имею ввиду, свое поколение.

– Те же самые, – сразу же сказала Елена Геннадьевна, – в мире человеческих отношений ничего не меняется из века в век.

– Знаете, мой отец говорил мне, что любит меня только когда был пьян, а пил он очень редко, – говорила Катя и мяла пальцами левой руки язычок тонкого чёрного ремешка своих наручных часов, который пытался загнуть под него сам себя, а потом снова вытягивала его обратно, – он совсем не был пьяницей. Но, знаете, я и их – родителей – понимаю тоже. У каждого из них есть свои причины и объяснения, почему они стали такими. Не плохими и не хорошими, не в этой категории, а просто такими, какие есть.

– Да, Екатерина, – Елена Витальевна поменяла позу и придвинулась к правому краю кресла, положив предплечье и локоть на подлокотник, – в нашей недолгой отечественной истории психологии и психотерапии принято всю вину сваливать на родителей и винить их во всех бедах, – она взмахнула длинными ресницами и посмотрела на Катю своими красивыми голубыми глазами, – но дело в том, что взрослый человек может уже справиться со всеми своими травмами и жить дальше. Жить всю жизнь, обвиняя родителей, непродуктивно и зачастую приводит к позиции жертвы.

Катя кивала и рассматривала свои черные ботинки, вдруг заметив на них небольшую царапину.

– Катя, – она впервые назвала ее неполным именем и мягко, и пронзительно посмотрела на нее, – вы никогда не задумывались, что подсознательно ищете сценарии, где мужчины не могут быть полностью с вами? Присутствуют моментами в вашей жизни.

– Нет, – возмутилась Катя, – я…я…с ним…хотела…– она отчего-то боялась произнести имя того мужчины, о котором сразу же подумала.

– Давайте по-другому: вы когда-нибудь думали о том, что он уйдет из семьи и вы будете вместе? – Елена Витальевна откинулась к спинке кресла.

– Нет, – решительно заявила Катя, – я не смогу, у него же дети.

– А если бы не было детей? – спросила она.

Катя молча смотрела на нее.

– Я не знаю, – сказала она, – я не знаю, правда, – продолжила Катя, опустив голову, – думаю, что нет.

5.

Офис никак не трансформировался за выходные – поменялись только лица на посту охраны. Приложив потертую карту, которая когда-то отдавала белизной свежего пластика, Катя прошла через бесчувственное железо турникета, сдвинув напором своего тела металлический поручень. Вывернув из-за угла, она увидела заходящего через двери внутреннего дворика темноволосого мужчину, который шел с внутренней стоянки и шел он ей прямо навстречу. Они поравнялись у лестницы. Мужчина держал руки в карманах длинного черного, как густая смола, пальто, подол которого заканчивался чуть ниже колен; три массивные пуговицы были не застегнуты и из-под пальто выглядывал темно-синий костюм, а под воротником крахмальной рубашки пряталась петля голубого галстука, уходящего вниз толстой полоской атласной ткани. Твердые каблуки ботинок, натертых до блеска, выбивали четкий ритм шага.