Игра теней

«Но боги тоже погрузились в сон, — пронеслось у него в голове. — Кто сказал мне об этом?»

— Идем, — произнес он, обращаясь к призраку отца, становившемуся все прозрачнее. — Идем, я отведу тебя туда, где ты обретешь все, в чем нуждаешься.

Они вышли из города и оказались под сенью густого леса. Взобрались на холм, где росли увитые плющом березы, и спустились в долину, погруженную в мертвую тишину. Они перешли через реку цвета крови по камням, поднимавшимся из вод, как зубы чудовища. Они шли и шли, и блеклое свинцово-серое небо тускло сияло, и этот свет никогда не разгорался ярче.

Они шли долго, хотя в этом странном месте невозможно было судить о времени. Отец Вансена пел на ходу. С его губ срывались то непонятные ритуальные песнопения, то бесконечные унылые песни о разложении плоти и оскудении памяти. Сыну старик не сказал ни слова. Судя по всему, прошлая жизнь полностью стерлась из его сознания. Порой Вансену казалось, что он стал жертвой ужасного заблуждения и этот человек — совсем не его отец. Но в следующее мгновение какое-нибудь до боли знакомое выражение, мелькнувшее на прозрачном лице спутника, убеждало Вансена в том, что он не ошибся.

Они перешли еще четыре реки. По одной из них плыл лед, в другой вода бурлила и кипела, третья была полна неподвижных зеленых водорослей — они не шевелились, хотя течение неслось между этими причудливыми растениями. Последнюю реку невозможно было разглядеть, ибо ее скрывал густой туман, висевший над глубокой расщелиной. До путников доносился шум потока, и Вансен сжал руку старика — точнее, призрачный сгусток в форме руки.

Наконец все направления слились воедино, каждый шаг в точности походил на предыдущий, каждая песня старика дословно повторяла предшествующую. Тени подступали к путникам все ближе, их жуткие очертания нагоняли ужас. Но стоило Вансену громко произнести собственное имя и имя своего спутника, как тени растворялись в сумраке. Вскоре они появлялись снова, но их очертания уже не были так ужасны. Они приветливо предлагали то, в чем нуждались усталые путники, — вкусную еду и мягкие постели. Однако Вансен, помня о предостережении, решительно отказывался, и видения опять исчезали.

Они брели, пока не добрались до края широкой пустоши, где вздымали клубы пыли стремительные ветры. Здесь им пришлось замедлить шаг, ибо ветер дул им прямо в лицо, лишая последних сил. Старик часто останавливался, и Вансену приходилось тащить его волоком по густой серой пыли. Однажды, когда завеса туч скрыла тусклый свет неба и путники оказались в полном мраке, старик опустился на землю и распростерся ничком, не в состоянии подняться. Он все еще пел таинственную песню о белых браслетах и изменчивых, словно дым, сердцах. Феррас Вансен в отчаянии склонился над отцом. Он знал, что может уйти, а старик не увидит и даже не заметит этого. Но он не мог так поступить. Он поднял отца и взвалил себе на спину. К его великому изумлению, тело Падара Вансена, прозрачное и неосязаемое, оказалось тяжелым как камень. Феррас вынужден был то и дело останавливаться и переводить дух.

Но вот пыльная буря улеглась. Их по-прежнему окружала пустошь — необозримое пространство, покрытое серой пылью. Однако на горизонте Вансен различил некий смутный силуэт. Приглядевшись, он узнал очертания дома или, точнее, хижины из неотесанных камней и бревен. В глубокие расщелины между камнями набилась пыль, скопившаяся за века. Дом походил не на человеческое жилище, а на кучу помета, оставленную исполинским насекомым. Около хижины стоял человек. Он опирался на посох, как кертские пастухи, спускавшиеся с гор в долину, где прошло детство Ферраса Вансена.

«Да, я вырос в долине!»

Он понял, что память его жива, и испытал несказанную радость. Эта радость вытеснила тревогу, вызванную появлением еще одного живого существа в здешней пыльной пустыне.

«Я — Феррас Вансен, уроженец долины».

Незнакомец был почти раздет, не считая куска ветхой ткани, прикрывавшей его бедра. Его длинная борода казалась серой — то ли от седины, то ли от вездесущей пыли. Он не двигался, а взгляд его был неотрывно устремлен на путников. Когда они приблизились, Феррас Вансен осознал: он впервые встретил в этом таинственном краю человека, чьи глаза открыты и видят то, что происходит вокруг. Без сомнений, старик бодрствовал.

— Кто ты? — осведомился Вансен. — Или мне запрещено спрашивать об этом?

Глаза незнакомца сверкнули из-под насупленных бровей. Он улыбнулся, но улыбка его не выражала ни дружелюбия, ни враждебных намерений.

— Вы подошли к последней реке, но то место, куда вы стремитесь, находится не здесь, не в обители Сна, — изрек он. — Если вы переправитесь на другой берег, вы найдете там великих, с коими желаете встретиться.

— Я ничего не понял, — пожал плечами Феррас Вансен.

Его отец опустился на землю и снова запел.

— Тебе нет нужды понимать, — молвил бородатый незнакомец. — Ты должен делать то, что тебе нужно сделать. Все, что случится с тобой дальше, зависит от того, кто гораздо сильнее меня.

Старик переступил с ноги на ногу. Его босые ступни потрескались и задубели, как у человека, никогда не носившего обуви. В отличие от отца Вансена, он не походил на призрак и был таким же материальным, как любое живое существо. Вансен видел каждую морщинку на его лице, каждый волосок на его бороде.

— Ты так и не скажешь мне, кто ты, господин?

Старик покачал головой.

— Я не господин — по крайней мере, не твой. Кто я? Силуэт, образ, а может, просто слово. Вот и все. А теперь входите. Там есть вода — вам обоим надо умыться.

Сам не понимая, каким образом, Феррас Вансен очутился в хижине. Стоило путникам войти внутрь, и вечные сумерки сменились ночью — сквозь щели в стенах Вансен видел черное бархатное небо, усыпанное бриллиантами звезд. Он подошел к стене и приник к одному из отверстий. Хижину окружали звезды, бесчисленные звезды, они сверкали, как свечи, зажженные в честь всех богов. Звезды были сверху, по сторонам и даже снизу. Пораженный невероятным зрелищем, Феррас Вансен повернулся к отцу и увидел, что тот умывается в деревянной лохани, такой же грубой, как сама хижина.

Вансен присоединился к нему. Вода, омывшая пропыленную кожу, доставила ему наслаждение, ненадолго затмившее все прочие чувства. За время скитаний он позабыл о том, что у него есть тело, и теперь было приятно вспомнить об этом. Даже призрак отца, словно сотканный из тончайшей паутины, светился от удовольствия.

— Я много раз мог приехать домой, однако я этого не делал, — признался Вансен. — Я боялся тебя, папа. Боялся, что ты будешь мной недоволен. Порой я ненавидел тебя и ничего не мог с этим поделать. Ненавидел за то, что ты всегда создавал трудности там, где их можно было избежать.

Впервые за долгое время отец перестал петь и погрузился в молчание. Он выпрямился, вода текла по его лицу и рукам, как дождевые капли по оконному стеклу.

— Я пленник своих убеждений, — произнес Падар Вансен. — Так мне всегда казалось. Но сейчас я ни в чем не уверен. Все унеслось, растаяло как дым…

Слова отца ложились на душу Вансена, как целительный бальзам на рану. Он упивался ими, как измученный жаждой человек, добравшийся до чистого ручья. Но старик не успел договорить, и они вновь оказались за пределами хижины, посреди пыльной пустоши, над которой тускло светилось сумеречное небо. Бородатый незнакомец по-прежнему опирался на посох — изогнутую узловатую палку, на вид такую же древнюю, как он сам.