Игра в Апокалипсис

– Кто это? – спросил он хозяина.

– А ты не знаешь?

– Нет, сэр.

– А должен бы, если, конечно, твоя мечта влиться в когорту избранных всё ещё дышит в тебе.

– Конечно, сэр, я всем сердцем мечтаю стать таким же великим, как вы!

Наивность юноши давно забытой улыбкой коснулась тяжёлых небритых щёк шестидесятидвухлетнего владельца газеты. Что-то очень тёплое окатило «великого». Надрывно дыша перегаром, он проревел:

– Это, мой мальчик, «последний солдат империи», «вселенский политик», Уинстон, мать его, Черчилль, и жил он очень, очень давно. Во какой был мужик! – он сунул под нос мальчишки сжатый кулак с поднятым кверху большим пальцем.

– Он был, как вы, хозяином?

– О да… он был настоящим Хозяином…

Много позже господин Браун (а тогда просто Джек) узнал, кем был тот толстый господин в цилиндре, чья фотография, заботливо вставленная в дешёвую рамку, сподобилась быть единственным украшением священного места. Правда, когда он узнал историю «этого мерзавца», было уже поздно. Привычка курить сигары стала его страстью – единственной в жизни.

Время – зеркало Бога, где каждый, пройдя свой жизненный путь, снова, как в детстве, увидит себя в истине и ужаснётся: «Я ли это?» Мы не рождаемся злыми. Злыми нас делают наши желания и обстоятельства жизни. Из милого дитяти вырастает зверь, готовый на всё ради мнимого благополучия и призрачного превосходства.

Вглядываясь в своё отражение, Джек Браун больше не видел там доброго мальчика, счастливого и беззаботного; старая фотография «мать-его-черчилля» смотрела на него острым, колючим взглядом насмешника с неизменной сигарой меж полных и влажных губ. Юношеская чистота и наивность, безжалостно принесенные в жертву финансовому благополучию с пожизненным членством в клубе избранных (богатых бездельников, безответственно и безнаказанно правивших этим миром), остались в прошлом. Старый, больной, но богатый бывший главный редактор и совладелец самой влиятельной газеты в стране безнадёжно скучал, посасывая любимый «табачный хот-дог». Он ждал звонка.

Телефон ожил после полудня. Вежливый голос в трубке задал короткий вопрос – код, известный лишь нескольким избранным:

– Вы в игре?

Вместо положенного уставом обычного «да» господин Браун зачем-то спросил:

– Что-то стоящее?

После недолгого молчания голос ответил:

– Я понял ваш запрещённый правилами вопрос, господин Браун, и поскольку вы являетесь нашим почётным членом, вопреки правилам, вам, – он сделал ударение на слове «вам», – я отвечу: да, такого очень давно не было. Я бы добавил, никогда не было.

Желая усилить минутное превосходство, Джек Браун продолжил:

– Я старик, и мне простительно моё старческое любопытство (вопреки правилам). К тому же я, как вы любезно заметили, являюсь не только почётным членом клуба, но и одним из создателей Охоты и, как мне кажется, имею право на некоторую исключительность, так сказать.

Молчание в трубке продлилось немного дольше.

– Что вы хотите знать, господин Браун?

– Кто он? Откуда?

– Какой-то русский с Северных территорий.

– Наследники есть?

– Мы уточняем.

– Местные о нём знают?

– Только те, кто в игре.

– Друзья, знакомые?

– Для них он просто чокнутый художник.

– Стартовая цена приза?

– …

– Я задал вопрос.

– Миллиард… Но… это не всё.

– Что вы хотите сказать?

– Вместе с работами победитель получит… частицу Бога.

– Что за…

– Да-да, вы не ослышались. Его работы… как бы вам сказать… они не совсем работы…

– Как это «не совсем работы»? Они что, сделаны из солнечной пыли?

– Почти…

– Это шутка?

– Нет. Его работы – обычная с виду акварель, но только с виду. Она непонятным образом светится. Это не флуоресцентная краска, не подсветка, не технологии. Просто бумага и акварель. Говорят, по светоносности его работы как музыка Моцарта. Словами этого не объяснить…

– Говорят?

– Это надёжный источник.

– Странно… Если хотя бы часть из того, что вы говорите, правда, странно, что местные его пропустили.

– Они и не собирались делиться. Всё ждали…

– Великий художник – это мертвый художник. 2 Я правильно понял?

– Совершенно верно.

– Сколько ему?

– Никто не знает. Известно только, что он родился до Трёхдневной Войны.

– Так ему должно быть не меньше…

– Да, и он…

– Не собирается покидать этот мир.

– К сожалению, да.

– Дилетанты.

– Я бы не сказал. По их словам, он вроде как святой. Ничто его не берёт.

– Так уж и ничто?

– Вы имеете ввиду крайние меры?

2

«Великий художник – это мертвый художник». – Закон Тиссена

– Вот именно. Святость Иоанна не спасла его голову. 3

– К нему подсылали убийц…

– И что?

– Он всё ещё жив.

Охотничий азарт возвращался к нему пьяным теплом, заставляя быстрее биться холодное сердце.

– Дилетанты, – повторил Джек Браун, всё больше волнуясь.

– Так вы в игре?

– Да!

А как же иначе? Ведь это он создал её – охоту для избранных, утомлённых богатством и властью богатых ублюдков, безнадёжно скучающих на безбожном Олимпе.

3

Иоанна Крестителя.

После войны, начавшейся по ошибке и закончившейся уничтожением невинной страны и глобальным испугом, мир заново поделили. На новых территориях возникли новые государства, где новая власть, объединённая старым законом «мир для богатых», пыталась строить новую жизнь, вливая молодое вино в мехи ветхие. 4

Году в 2117 на одном из вошедших в привычку приёмов по случаю тридцатилетний преуспевающий журналист модной газеты, Джек Браун, мимоходом услышал резкое замечание в адрес художников:

4

Евангелие от Луки (5:37)

– Вся эта богемная сволочь слишком много о себе думает. Радовались бы тому, что их поганая мазня вообще кому-то нужна.

Тема его волновала.

– Вы это обо всех или о ком-то конкретном? – спросил он раздосадованного господина в костюме из лунной парчи.

– Слышали о Голом Британце?

– О мистере Fuck?

– Да, об этом нахале, рисующем жопой.

– Ну как же, его работы…

– Дерьмо!

– …весьма популярны.

– И стоят миллионы, хотя за это убожество я и гроша ломаного не дал бы.