Игра в косынку. Практикум

Я заглянула в целлофановое нутро и обомлела. Скажем прямо, я ожидала увидеть нечто подобное, но одно дело ожидать, а другое дело — видеть запаянный пакет с травой, бутылку коньяка и две аккуратных пачки долларов. Анечка с восторженным писком выудила коньяк из пакета, одним махом свинтила крышку и задумчиво отхлебнула.

— Слушай, — поперхнулась она, — а коньяк, судя по всему, настоящий.

— Ну, — гордо кивнула я, — фирма, понимаешь ли, веников не вяжет, — и тут же выпила. Коньяк пился как вода, так что вкуса его я не почувствовала, только приятная теплота в груди и легкое покалывание на языке.

— Коньяк ты, конечно, дерьмовый заказала, — прорезюмировала Анечка, принимая у меня бутылку, — могла бы попросить что-нибудь поприличнее.

— Нормальный такой коньяк, — я взяла бутылку обратно и вгляделась в этикетку, — «Московский» — если пять звездочек, то вполне приличный напиток.

— Во-первых, — менторски начала Анечка, — тут не пять звездочек, а три. А во-вторых — хватит глушить коньяк в коридоре, пошли на кухню, все обдумаем.

Я поплелась за Анечкой, бряцая пакетом и судорожно припоминая, чтобы соорудить такого на закуску. Ревизия не очень радовала: в холодильнике прописался недоеденный Гошин салат, остатки оливок, вечнозеленые соленые огурцы и попка от колбасы. В комнате зловеще грохотало говнище, сползающееся со всей квартиры к картонной коробке. Причем, я заметила, что кроме понавалившего сегодня с потолка хлама, прибрались сами собой пустые баночки от шампуней, развалившиеся босоножки, стопка рекламных листовок, которые я зачем-то приволокла из почтового ящика на прошлой неделе и (а вот это, кстати, вопрос довольно спорный) коврик из прихожей.

Кальян на кухне мы не нашли, зато под раковиной отыскалась пластиковая бутылка, заныканая фольга от шоколадки «Аленка» и катушка ниток. Мы пристроились прямо на кухонном полу, при помощи зажигалки, иголки и воспоминаний о бурной юности соорудили из всего этого могучий бульбулятор, распечатали пакет с травой, и уже через десять минут все происходящее с нами перестало казаться таким странным. Напротив — все вписалось на свои места, накатила приятная нега, захотелось вытянуть ноги, с хрустом потянуться и положить гудящую голову на что-нибудь более или менее мягкое.

— Напрягает фишка одна, — пробормотала Анечка, раскинувшись между раковиной и холодильником, — ерунда, однако достало.

— Что? — я лениво прикрыла глаза и теплый оранжевый свет мягко пульсировал, мешаясь с красноватыми всполохами, кругами и загогулинами. Гладкая прохлада пола успокаивала, баюкала и сообщала вектор сонного вращения по спирали.

— Да глупость — вот мы с тобой крутые и всемогущие, неделю отпуска нам дали, пакеты в коробку лезут сами, старуха принесла травищи, а пепельница, ты прикинь, пепельница вместо бычков полна сигарет — я сама видела, «Галуаз» твой термоядерный — гадость, конечно, однако, радует, когда курить нечего… Ну и скажи, тебе хочется еще чего-нибудь?

— Ничего-о-о-о… — провыла я радостно, не открывая глаз, — ничего-о-о-о-о не хочется… — и глупо заулыбалась.

— И я про то же, — вздохнула Анечка, — не хочется ни хрена: ну, казалось бы, становись Мисс Мира, накорми африканских детей, защити докторскую диссертацию, заведи собаку огромную какую-нибудь — а все, что мне хочется — это валяться тут и никуда не вставать…

В голове зашевелилась какая-то мысль, ее сменила другая, потом их накрыло третьей, почему-то вспомнились колышущаяся тень от занавески на полу в комнате и ветер в лицо от проезжающих машин, появилось хвостатое слово «русалка» и тут же пропало с тихим хлопком, зачесался нос и вдруг накатил зверский голод — в голову полезли округлые пирожные картошка, заварные пряники, помидоры и фасоль со сладким перцем…

— Получается, что мы с тобой стоим на таком низком уровне сознания, что нам проще всего не думать, закуклиться, влезть в какую-нибудь щель и сидеть там, не вылезая всю жизнь, чем украсить быт чем-нибудь пристойным, слышишь?

От Анечкиных слов я вздрогнула и распахнула глаза. С призрачным чмокающим звуком на меня накатила горячая оранжевость полуденной кухни. Я охнула и закрыла лицо руками — жрать хотелось так, что деваться некуда было от истекающих прозрачным соком отбивных в моей голове.

— Что? — Анечка потрогала меня за плечо и тоненько захихикала.

— Умру от голода, — выдавила я из себя, — умру от голода сейчас, вот что, — Анечка смеялась так заразительно, а мысли в голову лезли такие остроумные, что я тоже зашлась сиплым смехом. Далее мы ржали. Продолжалось это целую вечность. Потом Анечка спросила:

— В холодильнике?

— Ни-фи-га, — я поднялась на четвереньки, с усилием рванула на себя тепловатую белую дверцу и меня обдало холодильничной прохладой, — вот, — я с тоской продемонстрировала свой нехитрый запас провианта, — все, что Гоша привез, я съела, салат протух, колбаса кончилась, пирогов не было.

Анечка чуть не скончалась от моей тонкой шутки, и завывая: «Пирогов!», повалилась обратно на пол, с которого начала было приподниматься. Уже не знаю, что насмешило меня, но я рухнула вслед за ней и снова мы ржали целую вечность. Уже не помню, что мы там говорили потом, над чем смеялись, в какие стороны отползали, зачем все это нам было нужно, но через какое-то время Анечка изрекла очень умную мысль:

— Наколдуй еды, иначе я сдохну.

А потом мы еще триста лет, с перекурами, паданьем на пол и идиотским хихиканьем добирались до комнаты, включали компьютер и пытались открыть косынку.

— Знаешь что? — прошептала Анечка, понаблюдав некоторое время, как я таскаю мышкой туда-сюда карты, — надо зажигать.

— Да? — выдохнула я, сосредоточенно припоминая какая карта старше: дама или король.

— Да, — засияла Анечка и закинула ногу на ногу, — накупить нарядов и зажигать идти. Они все, наверное, так сначала делают.

— Кто: «они»? — почему-то испугалась я. Если бы не голод, меня начала бы бить нервная дрожь.

— Ну, — пожала плечами Анечка, — ты же не думаешь, что ты одна такая. Наверняка вас по всему свету уже до фига, и мне не хочется верить, что одни мы по такому убогому сценарию начинаем.

— Что же в нем убогого? — восстала я, — нам надо было немного расслабиться, иначе так и умом поехать можно, слышишь?

— Слышу, — покивала Анечка, — а зажигать все равно надо, так, чтобы пар из ушей.

Я кивнула и тут пасьянс сошелся со счетом 15689.

Некоторое время мы сидели молча, а потом между звонком водителя лимузина в домофон и его появлением на пороге квартиры, хряснули коньячку, чтобы чуть-чуть отпустило. Тут, спору нет, отпустило, но ноги стали предательски подводить и здоровенному негру в блестящей фуражке пришлось нести нас до машины на своих мощных негритянских плечах. Анечка пела что-то невразумительное и крепко прижимала к сердцу пакет с травой и деньгами.

В лимузине мы решили, что коньяк и трава должны находиться в крови в более или менее уравновешенных пропорциях, и покурили еще немного прямо с хромированного столика, помещавшегося посреди салона, втягивая дым через сложенные рупором ладони. Травы при этом мы пожгли где-то полстакана, но равновесие было достигнуто.

Дальше мои воспоминания тонут в тумане, но над его молочно-белой гладью высятся некоторые айсберги.

Еда. Много еды. Анечка впивается зубами в неочищенный ананас и ее заклинивает. Общими усилиями чешуйчатую тварь удается выдрать из Анечкиных челюстей.