Игра в поддавки

Остальные раскатали… красную ковровую дорожку. От вертолета к моему крыльцу. Церемония Оскара, мля.

Надо сказать, ковровая дорожка очень даже смотрелась на пыльных листьях загаженного воробьями и бродячими кабыздохами спорыша!

На эту- то ковровую дорожку и ступил высокий господин лет этак за шестьдесят, с орлиным профилем, бледным морщинистым лицом и седой, но достаточно густой шевелюрой. На господине был дорогой кашемировый костюм, неопределенного цвета галстук и идеально чистые туфли. Убейте меня, если я представлял себя князя Лихтенштейнского как-то иначе!

Рядом с князем шли еще три человека. По звериному блеску в глазах я признал в двух из них телохранителей. По интеллигентным очочкам — переводчика.

Движения князя были торопливыми и нервными. Как видно, он был доведен обстоятельствами до точки кипения.

— Где моя дочь? — громко спросил князь вместо «здрасьте».

Спросил, конечно, на немецком. Но переводчик тут же перегнал этот вопрос на мой родной язык — язык бесконечного сериала «Семья Пугачевых» и девчачьей рок-группы «Миннетки».

Поначалу я хотел напомнить старичку, что поздороваться неплохо бы. Но потом решил — перебьется.

— Ильза ист хиэр, — отчеканил я на немецком, удивляя себя самого. Это означало «Ильза здесь».

— Зи ист о’кей. Ихь руфе зи ан! — продолжал я, пользуясь всеобщим замешательством. Что означало: «Она в порядке. Я сейчас ее позову!»

И чтобы добить врага окончательно, я добавил:

— Юбригенс майн намэ ист Владимир. («Кстати, меня зовут Вова».)

— Ви Путин? — спросил ошарашенный князь. («Как Путина?»)

— Йа. («Да».)

— Битте… Их… Их либе зи зо… зо зэр… («Пожалуйста… Я так сильно ее люблю…») — И, произнеся эти слова, гонористый старик вдруг разрыдался, спрятав лицо на плече телохранителя.

Обслуга, военные и неопознанные гражданские лица, ставшие свидетелями этой сцены, смотрели на меня квадратными глазами, будто я был медведем, вышедшим из чащи и вдруг заговорившим человеческим голосом! Надо же, русский унтерменш — и говорит по-немецки!

Князь тем временем продолжал по-бабьи громко всхлипывать и причитать что-то неразборчивое.

А чего причитать, спрашивается?! Можно подумать, я украл эту Ильзу! Да я ей жизнь, между прочим, спас! Раз двадцать подряд! Но на то, чтобы объяснить это князю Лихтенштейнскому, запаса моего немецкого уже недоставало. Ничего, Ильза ему потом объяснит. Хочет, не хочет, а объяснить ей придется. Потому что папеньке нам деньги еще платить обещанные…

— Стойте здесь… Я сейчас ее приведу, — пообещал я.

Стоило мне захлопнуть за собой входную дверь, как настроение у меня начало портиться. И притом стремительно. Я вдруг понял, что сейчас эти суетливые люди из вертолетов возьмут, да и увезут куда-то принцессу Ильзу. Мою Ильзу.

Да- да, я уже привык думать о ней как о своей Ильзе. Привык, что она всегда рядом, что есть кого спасать. И парик ее совсем не портил… Говоря по правде, ей было неплохо даже без парика. «Весна в тифозном бараке» — это тоже в общем-то стиль, не хуже других. Ну то есть был еще шрам, пугающий, розовый. А с другой стороны — что в нем пугающего, ну подумаешь, какой-то шрам! В общем, лучше Ильза без волос и со шрамом. Чем Мариша кудрявая и здоровая. Да, я влюбился в немецкую принцессу. Нужно ли за это меня презирать? Или нужно жалеть?

Ильза и Тополь сидели за столом с каменными рожами истуканов с острова Пасхи.

Перед ними стояли тарелки с нетронутой свининой, тушенной в пиве «Пауланер». Мясо небось уже успело остыть…

— Там приехал твой папа, Ильза, — замогильным тоном сообщил я. — Понятия не имею, откуда он узнал, что ты здесь…

— Я думаю… он узнал из-за этого, — сказала Ильза, указательным пальцем поднимая со своей изрядной груди массивную подвеску в виде серебряного оленя, ту самую, что запомнилась мне с первой нашей встречи, когда я обнаружил их с «разрядившимся» сигомом Иваном на берегу Янтарного. — Тут такая штука… радио…

— Передатчик? — подсказал я.

Ильза кивнула.

— Ну, я бы на месте любого папаши так сделал, — проворчал Тополь. — Чтобы всегда знать, в каком именно клубе дочурка дергает по ноздре… Если бы не Каменное Небо, которое полностью отгородило их вместе со всеми радиосигналами от внешнего мира, они бы нашли Ильзу с Иваном еще в день крушения вертолета!

— В общем, собирайся, они ждут, — сказал я, хотя не совсем понятно, что именно Ильзе надо было собирать, вещей-то у нее не было!

И в этот момент Ильза… бросилась мне на шею и расплакалась.

— Комбат! Комбат! — бессмысленно повторяла она, очень по-крестьянски хлюпая своим аристократическим носом. — Владимир! Ты такой… ты… самый лучший!

Прозвище «Комбат» она произносила как «Комбать». А имя Владимир — как Владими р…

— Ну что ты ревешь… Мы же не навсегда расстаемся! — утешал ее я.

«Или навсегда?»

— Скоро увидимся, принцесса ты моя на горошине! Ты себе парик новый купишь, лучше прежнего…

— Правда увидимся?

— Да правда, правда, на вот, высморкайся…

Тополь смотрел на нас как на двух умственно отсталых. Выражаясь деликатно, он не слишком верил в любовь. Тем более — в любовь между принцессой и сталкером.

Дальнейшее не представляет особого художественного интереса. Ильзу увезли домой. А нам с Тополем выдали деньги. В спортивной сумке. Как выяснилось чуть позднее, деньги у них были приготовлены загодя, они думали, мы будем удерживать Ильзу в заложниках…

Итак, деньги. По сто тонн на брата. Некисло, да?

Выглядело все это так, будто мы с Тополем поймали в Зоне мегаценного живого зверя. И выгодно продали его в иноземный зверинец.

Деньги, конечно, подсластили пилюлю. Но все равно мне было грустно. Той ночью мы с Тополем нахреначились вдрабадан, благо у меня в баре обнаружилась непочатая литровая бутыль первоклассной ирландской отравы «Тулламор Дью». Оно, конечно, если по уму, то надо было бы схватить лихтенштейнские денежки в охапку и бежать куда подальше. Но разве мы с Комбатом делаем что-нибудь «по уму»?