Играем в 'Спринт'

К ним стоило добавить пятый и, может быть, наиболее существенный: Кузнецов просил одолжить ему деньги не тринадцатого, а раньше тринадцатого он только напомнил о своей просьбе: "Ты не забыл, о чем мы говорили?"

Коли так, выходит, Витек мог быть не первым и уж наверняка не последним, к кому Сергей обращался с подобной просьбой. Причем обращался к самым близким друзьям и тем, кому мог откровенно, без утайки, рассказать о долге, и о Стасе, и о плане, в котором ему предназначалась роль козла отпущения.

Пойдем дальше.

До тринадцатого нужной суммы у него не было. Это точно. Но оставалось еще целых два дня. Получается, что в эти-то два дня он и встретился с человеком, которому поведал о двери с английским замком, которого просил занять деньги и который...

Я пропустил момент, когда закончилась запись.

Из магнитофона неслись скрежещущие модуляции синтезатора. Я выключил его и, не вытаскивая кассеты, спрятал в сумку.

Нина сидела, опустив голову. Ее лицо прикрывали мокрые, непросохшие пряди волос.

– Сергей погиб из-за этого?
– спросила она тихо.

– Из-за этого тоже.

– С кем он говорил?

– С барменом из "Страуса", с тем, что приносил с собой спиртное, помнишь?

Она не ответила.

– Я не знала, что у него был долг.

Со стороны гор пахнуло ветерком, и стало слышно, как в отдалении шумят сосны.

Я застегнул рубашку.

– Давай собираться. Уже поздно.

Мы молча оделись и пошли к шоссе.

По дороге впечатление от прослушанной записи немного улеглось, и Нина ответила на мои вопросы. Она повторила, что сегодня впервые узнала о долге, что своих друзей Сергей принимал, как правило, не дома, а в пристройке, что там они вели свои разговоры и там скорее всего и была сделана запись, которую я ей дал прослушать.

– Он продавал что-нибудь из своих вещей в последнее время?

– Насколько я знаю - нет.

– Не заводил разговора о деньгах?

– Нет. Мы вообще мало говорили. Это был полный разрыв, - сказала она.
– Жили практически порознь: он в одной комнате, я в другой. Я готовила на двоих, оставляла ему еду, но мы почти не общались.

– Это его устраивало?

– Мы договорились, что я поживу до зимы. К Новому году мне обещали комнату в общежитии. Он это знал.

– Скажи, кто мог занять ему крупную сумму денег?

– Никто, - твердо сказала Нина.

– А у кого он мог просить взаймы?

– Мне, кажется, у любого.
– Она подумала и уточнила: - Но, конечно, не такую большую сумму.

– А какую?

– Не знаю. У сослуживцев вряд ли. Может, у своих друзей? У того, толстого, или у Тофика. Но я уверена, что таких денег ему бы никто не дал.

– Почему?

– Ему нечем было возвращать, они это знали. А в лотерейный выигрыш верил только он один.

– Но сам-то он мог надеяться, что ему дадут в долг?

– Это на него похоже...

* * *

До центра мы добрались на попутной. Водитель не возражал подбросить нас до самого дома, но я попросил остановить на привокзальной площади: вспомнил, что мне не во что переодеться. Костюм и приличная пара обуви лежали в камере хранения.

Там, как назло, толпилась очередь, и мы потеряли минут пятнадцать. Потом еще десять, пока ловили машину. К дому подъехали под сигналы точного времени.

– Ничего, попадем на второе отделение, - сказал я, расплачиваясь с водителем.

20.00. Вернулись на Приморскую.

Улица к этому времени обезлюдела. Те, кому повезло с билетами, сидели сейчас в концертном зале, остальные смотрели фестиваль по телевидению. Из окон гостиницы доносились фанфары, возвещавшие о начале песенного марафона.

Пока мы приводили себя в порядок, телевизор прогрелся, и на экране возникла сцена с двумя ведущими. Шло представление гостей и участников фестиваля.

Нина надела длинное вечернее платье, сделала прическу.

Я тоже переоделся - облачился в костюм, повязал галстук, навел глянец на туфли, хотя мама всю жизнь учила меня делать это в обратном порядке.

В восемь сорок мы вышли из дома.

Нина сунула было ключ под коврик, но передумала и положила в сумочку. Оставлять его было не для кого.

Концертный зал "Юбилейный" находился слишком близко, чтобы пользоваться городским транспортом, но мы уже опоздали и решили срезать путь. Спустились до середины лестницы, что брала начало у "Лотоса", и свернули в боковую аллею, ведущую вдоль набережной. Однако там оказалось перекопано - прокладывали кабель, - и пришлось возвращаться.

"Плохая примета", - подумал я, поднимаясь обратно к гостинице.

Здесь было все так же пустынно. Швейцар покинул свой пост и украдкой потягивал пепси на террасе кафе. В глубине вестибюля светились телевизионные экраны.

Когда мы проходили мимо телефонной будки, у меня зачесались руки страшно хотелось позвонить своим, посоветоваться, поделиться последними новостями, но это было запрещено. До конца моей изоляции оставалось три с половиной часа.

Вскоре мы вышли на широкую площадь, посреди которой, топорщась зубчатой кровлей, высилась бетонная громада "Юбилейного" - самого большого в городе концертного зала.

У входа шумела кучка опоздавших. Они осаждали билетершу, которая предусмотрительно спряталась за толстой, запертой на висячий замок решеткой.

– Не просите, товарищи, зал переполнен, - механически повторяла она, как видно, не в первый раз.
– Со всеми вопросами обращайтесь в дирекцию. Есть указание опоздавших не пускать. Видите замок?

Против замка возразить было нечего.

– А после антракта пустите?
– спросил кто-то.

– И после антракта не пущу.

– Это безобразие! У нас билеты!

– Не просите, товарищи, зал переполнен. Со всеми вопросами...
– И все повторялось сначала.

Примета начинала сбываться - шансов попасть в зал, кажется, не было.

Мы с Ниной поднялись на смотровую площадку, бетонным козырьком нависавшую над крутым берегом.

– Ну вот, я испортил тебе вечер, - сказал я.

Она улыбнулась и легко коснулась моего плеча.

– Посмотри, как красиво.

Внизу, под нами, в мягком лунном сиянии искрилось море. Справа, на фоне фиолетового неба, темными силуэтами вырисовывались строгие шпили морского вокзала. Слева цепочками огней горел порт.