Играл духовой оркестр...

Он обрадовался, когда зятек схватил его за руку и позвал притащить мешки сюда, «на глаза папани». Через минуту мешки лежали посреди пола. Старик присел, погладил их красной шершавой ладонью и взялся за бороду.

— Хватит ли на всю прихожую? — прикинул он.

— Натянем как-нибудь, — зятек махнул рукой.

— Делать как-нибудь, так никак и не будет, — сказал Ушаков, раздумывая. — Раствор-то, его как… С деревом я могу на все лады говорить. А с затирками мало встречался.

Штукатурные работы для Фролова были не в новинку. Точными шагами он по-хозяйски размерил комнату вдоль и поперек, с прищуром окинул стены, потолок и сухо, деловито заявил:

— Не больше сорока квадратных метров. Алебастра вполне достаточно. Песок, известь у вас есть. Так, один к трем… Вполне хватит. Вода тоже имеется?

— Бочку привез, ешшо могу. Лошадь на целый день дана. Только вози, — заспешил с ответом Ушаков.

— А инструмент найдется? — спросил Фролов.

— Как же… Есть, — с готовностью ответил Ушаков. — Хлопцы бригадные в район без инструмента тикают, с собой не возют. Сложат в уголок — и подались… Со вторника уехали, а ныне пятница. Как в воду. «Готовь, дед, алябастру — приедем»… Теперича чего ж, телеграммой их вызывать аль как… Сколько тянуть? Зима за дверью.

— Тут работы всего-то на день, если нажать… — Фролов еще раз окинул комнату. — Стены ровные. Если не против, давайте помогу… К тому же нынче совсем свободен.

— Что! — торжествуя, воскликнул зятек. — Я же говорил… Молодец, Федя! Давай. Пошли. Мы им сейчас живо сварганим. — Фроловым зятек гордился, как своей ценной находкой, помогающей ему, Генке Румянцеву, — в который небось раз в жизни! — показаться перед тестем и тещей удачливым и ловким.

Фролов осмотрел штукатурный инструмент: полутерки, мастерок, сокол, шаблоны, планку с уровнем — деревянные, до костяной твердости отшлифованные в долгой работе.

— Хороши, — похвалил он. — Теперь раствор приготовим.

Сознавая, что штукатурка прихожей — главная забота, все мигом отложили свои дела, сразу ставшие пустяковыми, и вслед за Фроловым поспешили во двор.

Ушаков со старухой просеивали песок, зятек ведрами таскал из бочки воду, выливал в широкое жестяное корыто.

Фролов засыпал в корыто строгие порции алебастра, песка и перемешивал раствор лопатой.

— Воды хватит, — остановил он зятька. — Садись отдохни или старикам помоги.

Как по команде зятек бросился к куче песка, совковой лопатой стал набрасывать его на железную сетку, которая судорожно трепыхалась в неловких руках Ушаковых.

— Да мы вам сейчас… Мы не те кадры. Мы в два счета, — радостно грозился зятек. Он все чаще говорил «мы», наверняка зачисляя себя в соратники Фролова, разделяя тем самым растущий с каждой минутой его авторитет.

«Нет, зятек хорош, — отмечал Фролов, изредка поглядывая на блестящее от пота коричневое лицо Румянцева. — Каково ему, хмельному, на жаре? Кабы не выдохся. Впереди рабочий день…»

Но зятек и не думал выдыхаться. Он отнял у стариков сетку:

— Что вы тут ворожите? Во как надо.

Он широко расставил ноги и, напрягшись всем телом, затряс сетку. Накладывал песок и снова ошалело тряс.

— Может, закурим? — пожалел его Фролов. Раствор был готов, песок теперь мог понадобиться лишь для второго замеса.

Они присели на дощатый трап. Ушаков встал рядом, заслонил их от солнца, рукавом рубахи вытер мокрый бледный лоб.

— Кваску испить желаете? — предложил он. — Жарынь. Как и не сентябрь. Однако дождь просится… Вона ласточки-то низехонько шныряют, а дым волоком по крышам — к ненастью.

— Эх и развезет тут грязюка! — заметил зятек. — На бульдозере только подъедешь. Тротуарчик бы от порога до ворот…

— Норовлю, щебенку заготовил, цемент жду… Много делов. Дом — яма: никогда не наполнишь, — вздохнул Ушаков.

— Заполним, папань, — твердо и трезво заявил зятек. А старик, очевидно, не единожды проверивший его на деле, растроганно и сбивчиво забасил:

— Вы уж о себе… Нам-то много ль надо? Был бы свой угол. А у вас семья. Маруся, слышь, третьим затяжелела, писала нам…

— Ага. На днях родит. — Зятек гордо тряхнул курчавой головой. — Может, родила, пока я тут загораю. Олегом назову. Олег Геннадьевич. Звучит, а?

— Вы уже знаете, что будет сын? — спросил Фролов.

— А кто же?.. Пусть даже и не думает… Первый раз жду-томлюсь — дочь. Второй раз жду-гадаю — дочь! А теперь я ей прямо сказал: как хошь, Маша, рожай, но чтобы сына.

— Да-а, дочь — чужое сокровище. Холь да корми, учи да стереги, а там людям отдай, — тесть сочувствовал зятю.

— Вы как хошь, папань, обо мне… Но я Маше напрямик сказал: даже в роддом не приду, рубль на такси почтой отошлю на дорогу… Будет сын — на руках домой принесу. Сына давай! А девок хватит, живо их развезут, как цветочки посрывают, и останусь я на старости лет сиротой. Рюмки не с кем выпить, на рыбалку катануть.

— Желаю вам сына, — улыбнулся Фролов.

— Все желают, только слушай.

— Чего слухать, ты приметы ищи, — тонким дрожащим голосом заговорила Ушакова. Согнутая пополам и оттого длиннорукая и нескладная, она копошилась у верстака, стояла боком к сидящим, и когда оглядывалась, то казалось, что смотрит она из-под локтя. Безбровое бледное ее лицо было соучастным и добрым. — Ты получше приглядись к Марусе-то. Можа, чего и заметишь. Приметы сами скажут.

— Это какие такие приметы? — насторожился зятек.

— А всякие. Кой роженице чего бог пошлет, то приметами загодя оповестит. У нас в старину сказывали: ежели мать сидя протягивает правую ногу и ест всякую пищу — родится мальчик, а ежли выставляет левую, охотно слухает песни да причуд имеет много — девочка.

Зятек на миг задумался, глаза его невидяще остановились на пустоте. Сейчас он был дома, наблюдательно рассматривал Машу, придирчиво копался в памяти.