Игрок 1. Что с нами будет?

Вся прелесть будущего заключается в том, что оно насыщено самыми разными удивительными событиями, тогда как настоящее зачастую кажется нам затхлым, безжизненным и унылым. Мы боимся будущего, но оно все равно наступает, хотим мы того или нет. Я могу рассказать вам, что будет дальше. Карен с Риком прикрутят снайпера к стулу с помощью клейкой ленты, пока Люк будет держать его под прицелом. Вскоре наша четверка узнает, что снайпер — любитель поговорить. Он скажет им:

— Представьте себе, что каждый день вы просыпаетесь с ощущением силы и любви к жизни, и с каждым днем эта сила и эта любовь становятся все крепче, и вы уже не боитесь жить, и не прячетесь под одеялом, и не стремитесь сказаться больным, чтобы не вылезать из теплой постели в пугающий холод нового дня.

Снайпер скажет:

— Представьте, что вы больше не пленники этого уже почти мертвого, насквозь прогнившего мира. Представьте, что вы творцы нового мира, который вы строите сами из осколков разбитого вдребезги старого мира.

Снайпер скажет:

— Представьте, что вы стремительно теряете память. Вы больше не знаете, какой сейчас месяц и какое время года, какая у вас машина, какая еда в холодильнике. Вы забыли название цветов и деревьев.

Снайпер сделает паузу, наберет воздуха в грудь и продолжит:

— Ваша память застывает, отвердевает. Очень быстро она превращается в крошечный айсберг, в песчинку, вмерзшую в толщу льда. Ваша семья. Ваш пол. Ваше имя. Все превратилось в безмолвный кусочек льда. Памяти больше нет. И теперь вы глядите на мир глазами новорожденного младенца. У вас нет знаний. Есть только зрение и слух. А потом лед вдруг начинает таять, воспоминания возвращаются. Этот лед был в озере. Теперь он тает, вода становится все теплее, и в ней расцветают кувшинки, прорастающие из памяти, и рыбки-воспоминания резвятся в ожившей воде. Это озеро — вы.

Снайпер скажет:

— Все хотят попасть на небеса, но никто не хочет умирать.

На этом месте Карен моргнет, а Рик, опьяненный пробудившейся в нем любовью к Рейчел, подумает: Знаешь, задрот, можешь меня пристрелить, если хочешь. Мне уже все равно, потому что я умру счастливым. Облако химикатов? Возьми меня! Мне все равно, потому что нет в мире таких химикатов, которые смогли бы разрушить любовь, что защищает меня от коррозии, как три слоя восковой политуры на моей старенькой «барракуде». Алкоголь? Даже и не пытайся убить меня на этот раз, алкоголь. Между нами все кончено. Я влюблен, и теперь для меня жизнь и смерть — это одно и то же. Жизнь — то же самое, что смерть, которая то же, что жизнь, которая то же, что смерть, которая то же, что…

И тут у них снова отключится электричество.

Когда свет погаснет, Люк по привычке едва не крикнет: «Ой, мои бриллианты!» Эта шутка всегда вызывала смех у его прихожан, когда у них в церкви случались перебои с электричеством после того жуткого ледяного шторма пару лет назад. Но дурацкая шутка — это не совсем то, что нужно, когда все вокруг погружается в темноту. И даже не просто в темноту… У Люка появится ощущение, что мир исчезает; что безжалостная энтропия пожирает его вселенную, словно стремительно расширяющаяся «кротовая нора», червоточина во времени и пространстве. Он подумает: «Все исчезает. Одно за другим. Все-все-все».Автомобили, электричество, отпуск в Канкуне, замороженные мясные полуфабрикаты, тарелочка с «лишней» мелочью на местной автозаправке «Эссо» — черт, вся заправка «Эссо» целиком, — полиция, обеспечивающая безопасность, вода в кранах, чистый воздух… Как будто у мира началась болезнь Альцгеймера, и он распадается на части, стремительно и необратимо. Люк подумает, что его отцу понравилось бы это ощущение конца света. Отец хотел попасть на небеса и, не задумываясь, сел бы в ближайший автобус, едущий в том направлении. Его отец. Этот несчастный, тупой мерзавец, от которого все отвернулись, потому что он сам распугал тех, кто мог бы остаться с ним в этой жизни — распугал, или обидел, или предал. И которому все-таки удалось превратить Люка в свое подобие.

Но нет, Люк будет сопротивляться. Он не позволит себе принимать происходящее как конец света. Он не поддастся тому, что до этой минуты казалось ему неизбежным превращением в подобие собственного отца… в его отца, который сказал бы сейчас со своим претенциозно фальшивым английским акцентом… Кстати, кого он хотел поразить? Все в семье знали, что Калеб был в Англии лишь однажды, в 1994 году, провел три дня в отеле в аэропорту Хитроу, на каком-то симпозиуме по теме «Человек в эпоху бесовских машин». Бесовских машин! Боженька милосердный. В 1994 году! Так вот Калеб, окажись он сейчас в коктейль-баре рядом с аэропортовским отелем «Камелот» в Торонто, сказал бы что-нибудь вроде: «Я попросил человека, стоящего у врат нового года: „Дай мне свет, и я без опаски шагну в неизвестность“. И тот мне ответил: „Ступай в темноту и вложи свою руку в десницу Божью. Это лучше, чем свет, и безопаснее, чем путь по известным дорогам“».

Рейчел будет смотреть на скальп Лесли Фримонта и думать, что он похож на огромную препарированную белую мышь. Или, может быть, крысу. Но крыс Рейчел не любит, потому что они кусаются, а мыши — они никогда не сделают тебе больно. Окровавленный скальп вовсе не испугает Рейчел. Глядя на этот скальп, Рейчел войдет в свое клиническое состояние, когда ты как будто заходишь в местную медицинскую лабораторию и надеваешь свежевыстиранный халат из тех, что висят там на входе и едва уловимо пахнут лавандой, и жесткая накрахмаленная ткань, прикасаясь к рукам, создает очень приятные тактильные ощущения, как это бывает, когда почешешь зудящее место на коже. Подумаешь, скальп! Это просто еще один опытный образец, который не сделает ей ничего плохого: он ее не обидит и не войдет в ее личное пространство, в этот невидимый круг диаметром в метр, который очерчивает ее тело, — в эту зону комфорта, нарушив границы которой он сможет к ней прикоснуться, или дыхнуть на нее, или внести изменение в температуру воздуха. Поэтому Рейчел не будет страшно. Она войдет в состояние повышенной возбудимости, оставаясь при этом спокойной. Она знает, что остальные напуганы, но не будет им говорить, что бояться не надо. Она уже научилась на собственном горьком опыте: людям это не нравится. Но что там может быть страшного, в мультяшной черной дыре Даффи Дака?

Час четвертый Привет, я Чудовище

Карен

Карен смотрит на черноволосого снайпера с красным, покрытым волдырями лицом и руками в пятнах химических ожогов. Ее по-прежнему колотит. Стараясь унять дрожь в голосе, она спрашивает у пленника, прикрученного клейкой лентой к стулу:

— Ну и как тебя зовут?

— Сама догадайся, как меня зовут. На кого я похож, как ты думаешь? Может, я Джейсон? Или Джастин? Или Крейг?

Карен на полном серьезе пытается сообразить, на кого он похож больше: на Джастина, Джейсона или Крейга, — и тут же одергивает себя. Слишком быстро она успокоилась, слишком быстро вернулась в будничный режим. А ведь он, этот парень, и вправду считает, что совершил доброе дело, убив Лесли Фримонта.Карен становится любопытно, когда и где с Лесли сняли скальп, и удалось ли Таре, помощнице Лесли, сбежать.

— Чудовищам не нужны имена, — говорит Люк.

— Пусть это будет моим новым именем. Привет, я Чудовище.

— Очень смешно.

— Ладно. Меня зовут Берт.

— Вообще-то, Берт, нам бы стоило тебя пристрелить, — говорит Рик.

Берт спокоен, как слон.

— Ну пристрели, если хочешь. В каком-то смысле моя жизнь уже близится к завершению, но я стою на пороге великой тайны, которая уже очень скоро должна мне открыться.

Карен думает: А что, если Бог все-таки существует, просто он очень-очень не любит людей?

— Почему ты преследовал Лесли Фримонта? — спрашивает Рик.

— Он был обманщиком и шарлатаном. И получил по заслугам.

— А зачем ты убил остальных?

— Потому что я вижу достаточно, чтобы решать, кому жить, а кому умереть. — Он на мгновение умолк и обвел взглядом присутствующих. — И не надо делать такие лица. Они умерли потому, что их время пришло. Их предводителя больше нет. История вышвырнула их на свалку. Прошлое — это дурацкая шутка. Будущее за такими, как я. Я и то, что я делаю, — вот то, что останется и будет дальше.