Игрок

Только я принимаю данное решение, как мои руки задирают вверх и начинают беззастенчиво ощупывать… все, что под ними. Стараюсь не думать об отсутствующем верхе белья. Я не могу себя заставить стянуть удавкой ребра, которые распиливались столько раз, сколько мои. Может, это и не страшно, но я практически уверена, что под давлением они могут треснуть на раз… а я видела, что бывает с легкими, в которые вонзаются осколки костей… Брр!

Заметив взгляды, которыми на весьма двусмысленный процесс смотрят присутствующие в комнате мужчины, старательно концентрируюсь на брате, пытаясь телепатически передать ему обещание скорой расправы. Нет, Ян не идиот, но иногда об этом не помнит даже он сам. Как можно было продать мою машину, даже толком ее не осмотрев? Я совершенно точно однажды сверну ему шею. Только надо от свидетелей избавиться заранее.

Меня ощупывают качественно, но когда подбираются к совсем уж неприличным местам…

— Все понимаю, но еще миллиметр — и дальше по стандартной таксе элитных проституток. С почасовой тарификацией, — огрызаюсь в сторону любителя ощупывать девиц.

Григорий усмехается:

— Оставь красавицу. Элитные проститутки, поверь, тебе не по карману, а я за чужие удовольствия платить не собираюсь. Присаживайтесь, Жен, и, думаю, пора начинать.

— Что принимается в качестве ставки? — уточняю на всякий случай.

— Все, что найдете в своих закромах.

Ого, а вот это не показатель порядочности. И совсем не гарантия того, что мы выйдем отсюда живыми. Что ж, учитывая, сколько денег собрал мой брат, непорядочность мне только на руку… Иногда продать можно даже ценную информацию. Хотя, думаю, в данном случае не прокатит.

Карты сдает сам Григорий. Это хорошо, потому что тогда меня не обвинят в жульничестве, а также я делаю первую ставку. Нужно все просчитать. У меня есть одна попытка. Только одна. Две выигранные партии — подозрительно, а уж три… это сразу смертный приговор.

— Вы на малом блайнде. Сколько?

— Сто тысяч. — В масштабе двух миллионов ставка не такая уж и маленькая, но, когда есть всего одна попытка, неуверенной быть нельзя.

— Принимаю. Двести.

— Уравниваю.

Наконец Григорий сдает нам по две карты и выкладывает трехкарточный флоп (общие карты). Что ж, теперь можно увидеть некие перспективы. Поймав испытующий взгляд Сантино, я понимаю, что он оценивает мою мимику. Не верит в то, что я могу обыграть своего оппонента. Я не мастер блефа, рассчитываю только на удачу, но хотелось бы верить, что на открытую книгу я не похожа, и ему нечего ловить. Однако, внимание чуточку смущает. Вдруг Григорий расценит этот взгляд неправильно? Но тот, по-видимому, занят расчетом вероятностей, в результате которого поднимает ставку до пятисот.

— Вот и славно, — сообщает Ян, удостоверившись, что все его чертовы желания учтены, и поднимается с места. — Пойду погуляю там, где трава зеленее. Удачи, сестренка.

Если бы брат не был так осмотрителен и обошел стол с моей стороны, клянусь, я бы ему подножку подставила… Но он без проблем скрывается, не удосужившись даже дверь придержать. По крайней мере хлопает она так, что морщатся все. А вот Сантино не уходит. Он вообще выглядит так, будто происходящее его ужасно нервирует. Волнуется за меня? Отчего? Уж не считает ли себя в долгу?

— Ваш брат — настоящая находка для учредителей подрывной деятельности, — сообщает мне Григорий, заставляя ужаснуться тому, что я снова думаю о парне, с которым переспала всего однажды. — Подумать только, заставил вас играть в покер.

— Считаете, женщины плохи в азартных играх?

— Женщины по натуре не азартны. Это противоречит вашей природе.

— О, как же вы ошибаетесь… — усмехаюсь, коротко стреляя глазами в Сантино снова.

Черт! Черт-черт-черт! Елисеева, хватит уже. Переспали, он был неплох, внимателен… ладно, очень неплох и очень внимателен, но это также означает, что не все, а очень все. Очень-очень все.

— Кстати, слышал, вы нейрохирургией увлекаетесь. — Неприятно, что Григорий говорит о моей большой любви так, будто это детская игрушка.

— Уверяю вас, с нейрохирургией у меня более чем серьезно.

— Значит, вам нравится спасать людей.

И смотрит, главное, так, что хочется ощупать лицо, дабы убедиться, что его взгляд не образовал на нем приставучую паутинку… Весь он — этот Григорий — до приторности липкий. Как разлитое по скатерти варенье. Если уж поставил локоть — то не избавишься, пока не отмоешься.

— И вы не из крыс, которые бегут с тонущего корабля, даже когда он представляет собой крайне сомнительную партию в покер.

— Думаете, дело в этом? Думаете, мне нравится стоять на постаменте героя и получать заслуженные лавры? — хмыкаю. — О нет. В какой-то мере хирургия напоминает покер. Вскрывая ваш череп, я не буду точно знать, что там увижу. Но если все сделаю правильно, если проконтролирую каждое свое движение, и если карта пойдет, то вы останетесь живы. Собственных усилий всегда недостаточно, риски велики, а шанс ошибиться огромен, но когда все срастается… Это ощущение не передать словами. Я не Флоренс Найтингейл (сестра милосердия и общественный деятель Великобритании), Григорий, я всего лишь игрок.

Его взгляд все такой же заинтересованный, не отпускающий. Он выкладывает на стол следующую карту, даже не глядя на колоду.

— Поднимаю до двух миллионов.

— Поддерживаю, — киваю, не говоря о том, что это мои последние сбережения.

И в этом весь кошмар сегодняшней игры. Если он еще поднимет ставку и не примет в качестве ответа то, чем мы располагаем помимо денег, я буду вынуждена пасовать, и мы все потеряем. Ровер. И карту. Да и в ад бы ее, но делать заново все тесты, вспоминать все операции, поселиться в больнице… О нет, не так я планировала провести ближайшие месяцы. Ян может сколько угодно полагаться на мою удачу, но, пока я не царь Мидас, — мы — рабы воли ублюдка напротив. А в том, что он именно ублюдок, лично я ни разу не сомневаюсь.

— Это все, что у вас есть? — улыбается Григорий, подтверждая мои опасения. — Какая жалость, ведь я бы не прочь еще поднять ставку…

— Только после ривера (последняя общая карта), — напоминаю я ему правила.

— А после него у вас волшебным образом появится требуемая сумма?

— Только если вы разбираетесь в бриллиантах, — киваю я на собственные часы, подаренные мне родителями на двадцатилетие.

— Чудесно. Но без оценщика я не могу дать за них, скажем, больше двух миллионов.

— Трех.

— О нет, Евгения Александровна, двух и ни копейкой больше.

— Думаете, я вру?

— Думаю, вы не в том положении, чтобы торговаться.

Золотые часы с драгоценными камнями… говорю же, ублюдок. Чувствую, как под столом меня едва ощутимо пинает Сантино. Если он думает, что таким образом передал мне некую неведомую информацию, и я ее расшифровала, то у меня для него плохие новости.

— Давайте так, — говорю. — Если после ривера будет смысл торговаться, вы просто назовете то, что примете в качестве ставки.