Игрушка для драконов

Под конец сеанса я уже настолько ослабла, что чувствовала себя истощённой. Всё, что мне было надо — выспаться.

Осознав, что больше ничего не ощущаю, я вздохнула и досчитав до пяти, медленно открыла глаза. Стараясь не опустить взгляд на бумагу, я на ощупь скатала рулон. Отпечаток был готов, об этом говорила нагретая, словно на полуденном солнце бумага.

Изначально я хотела унести его в спальню и спрятать там, под самым носом Рикарда, чтобы с утра, не торопясь, будучи в уединении, рассмотреть и оценить качество полученных отпечатков. Муж, я была в этом уверенна, не придёт ночевать на супружеское ложе.

На обратном пути я никого не повстречала. Мне даже показалась подозрительной та лёгкость, с которой я достигла своей цели. Может, Рикард приставил кого-то за мной шпионить? Я бы не удивилась. Впрочем, уже готовясь ко сну и тщательно поразмыслив, я пришла к выводу, что он не ждёт сопротивления от молодого, неопытного Мага, не обладающего сколько-нибудь весомым Даром. А после случившегося и вовсе считает сообщницей.

Даже если я ошибаюсь, и слежка ведётся, то рулон в моих руках вряд ли вызовет беспокойство. Магов, создающих отпечатки, можно пересчитать по пальцам. И я среди них не числюсь. Подобный Дар не открывается в моём возрасте, он должен проявиться ещё в детстве. Значит, с точки зрения Рикарда я абсолютно безвредна. А рулонная бумага сойдёт в качестве упаковки для косметики. Вполне себе хороший предлог.

Мысли о сделанном магическом отпечатке не давали уснуть. И хотя я всегда считала, что уж с силой воли-то у меня всё в порядке, но дотерпеть до рассвета не смогла. Заснуть мне так и не удалось, а ворочаться с боку на бок надоело.

Я извлекла из кучи белья, сваленного в квадратную корзину для стирки, рулон и развернула так, чтобы неровный свет лампы падал прямо на него. Моё сердце забилось чаще.

Отпечатков было восемь. Больше, чем нужно. И сами картинки качественнее, чем я могла надеяться. Смотря на них, я испытывала смешанные чувства: гордости за себя и гадливости. Покажи мне их кто-либо пару месяцев назад, ни за что не поверила бы, что это я, зажатая между братьями, стоящая на коленях и свободно позволяющая себя ласкать. А тут я уже распластанная на скамейке в экипаже, с румянцем на щеках, который заметен даже на чёрно-бёлых рисунках.

Стыд обжёг щёки. Я хотела было уничтожить рулон с картинками, бросить в печь, чтобы от свидетельства моего позора остался лишь пепел. Показать отпечаток чужим, тем более тому, кто настроен враждебно, казалось мне невозможным.

Но что тогда делать? Оставить всё как есть? Будет и ещё хуже.

Я вздохнула и прошла в ванную комнату по соседству. Умывшись такой холодной водой, что свело пальцы, я приняла решение. Возможно, больше настолько чёткого отпечатка у меня не выйдет.

И всё же, прежде чем отправить по пневматической почте рулон матери, я ещё раз задумалась. Нет, это, безусловно, её шокирует и ударит ножом в сердце, я приложила записку, умоляя ничего не предпринимать самостоятельно. И тем более не говорить отцу. Она передаст моё прошение о сделке Серебряному, в этом сомнений не было. И сделает то, что не смогу я: рулон доставят адресату уже к утру.

Отправив капсулу с отпечатками, я почувствовала накатившую усталость и безразличие. Рикард теперь виделся мне заигравшимся мальчишкой, который воспринимает оргии как невинную забаву. Чувство опасности только подстёгивает таких. В отличие от кузена, муж совсем не верит в возможность разоблачения и наказания.

Проваливаясь в сон, я подумала, что мне не жалко братьев. Кого они воспитают из сыновей? Таких же монстров как и сами?

Эта мысль билась в сознании, принеся кошмары, в которых я убегала от неведомой опасности по пустым коридорам, похожим друг на друга, как близнецы. В конце одного из них стояло овальное зеркало, я посмотрела в отражение и увидела, что начинаю меняться. Тело распухает, появляется живот, как у беременной. В серебряном стекле время словно ускорялось. Отражение становилось старше и уродливее. Не только внешне, глаза приобрели хищный блеск, линия рта презрительно кривилась.

Монстр, от которого я убегала, догнал меня. Это была я сама. И прозвучал гудок.

Проснувшись с криком, я не сразу поняла, где нахожусь. За окном цвела ароматами акации летняя ночь, меня бил лёгкий озноб. Гудок из сна оказался сигналом, возвещающим о том, что ответная капсула поступила в приёмник.

Бросив беглый взгляд на часы, показывающие без четверти час, я поспешила прочитать ответ мамы. В том, что это она прислала капсулу, я не сомневалась. С отправки послания прошло не более двух часов. Признаться, я даже ожидала, что ответ придёт раньше.

«Немедленно собери вещи на один день и спускайся», — гласила строчка на необычайно плотной бумаге. Я не помню, чтобы такая имелась у нас дома: непрактично, дорого и излишне пафосно.

Но что-то в тоне письма заставило меня подчиниться. Или я была рада любому предлогу покинуть ненавистный особняк?

Собиралась я недолго. Надела самое лучшее платье, которое жаль оставить, шляпку и удобные туфли. Почему-то я считала, что больше сюда не вернусь. В летнюю сумочку размером с большую пудреницу умещался шейный платок и наручные часы, подаренные мне отцом на свадьбу.

Будучи уже в дверях, я вернулась за музыкальной шкатулкой. Безделицей, купленной в первую неделю после свадьбы. Стоило открыть крышку, как красивая пара начинала кружиться под старинную мелодию. Они выглядели такими счастливыми, что я просто не смогла пройти мимо.

Взяв её подмышку, я спустилась по лестнице, ведущей к чёрному ходу.

* * *

На заднем дворе было тихо. Я всё ждала, что сейчас меня остановят и вернут назад, а потом ещё и накажут. Но стоило покинуть особняк, как шаги мои сделались твёрже, дыхание ровнее, грудь, с которой точно сбросили стягивающий её обруч, свободнее. Я чувствовала себя птицей, вылетевшей из прочной золотой клетки, по недосмотру не запертой на ночь.

Кованые ворота тихонько скрипнули. Я вздрогнула, но на улице, такой запруженной прогулочными колясками днём, было тихо, если не считать шорохов в ветвях деревьев, высаженных вдоль тротуара и главной дороги. Привыкнув к темноте, я заметила чёрный самоходный экипаж, стоящий неподалёку, у ворот соседнего дома. Рядом с ним нетерпеливо прохаживалась женщина, то и дело достававшая из кармана дорожного плаща крупные золотые часы на толстой цепочке.

Я больше не сомневалась.

— Мама! — ускорив шаг, я негромко позвала женщину, стоявшую ко мне спиной.

Та встала вполоборота и не двигалась, давая мне подойти ближе. Внутри шевельнулось подозрение: фигурой и ростом она походила на мою мать, но та не стала бы молчаливо ждать, надвинув капюшон на глаза, пока её дочь, сбежавшая от Драконов-садистов, приблизится и займёт место в карете.

Впрочем, возможно, за нами следят или существуют иные обстоятельства, заставляющие маму вести себя так, будто мы чужие. Я замедлила шаг. Женщина наоборот ожила и почти бегом направилась ко мне. Хотелось убежать, закрыться в спальне и сделать вид, что ничего не было. Ни отпечатков, ни капсулы с письмом, ни тёмной ночной улицы. Привычные несчастья казались сейчас меньшим злом, чем грядущие.

Но времени на размышления не осталось. Холодная рука цепкими тонкими пальцами впилась в запястье, незнакомка потащила меня к экипажу, шепча низким и слишком грубым для женщины голосом:

— Быстрее, ради вас самой и Троединого!

Отступать было глупо и вполне вероятно, небезопасно. Улица по-прежнему видела сладкие летние сны, когда я, всё ещё колеблясь, последовала за таинственной спутницей. Возращение домой казалось худшим из зол. Я забралась в экипаж и села на мягкую скамью. Свет лампы слепил глаза, но я узнала мужчину напротив.