Игрушка для хищника

И к тому, что она уедет, а мне непредсказуемо станет так херово от этого отъезда, что придется заставлять себя каждое утро вставать с постели и как-то пинками толкать в задницу, чтобы жить.

К тому, что хотеть ее буду до зубовного скрежета, а она будет вот так лежать у меня на плече, добивая и сводя с ума, сама об этом не подозревая.

Даже, блядь, готов был к тому, что на скале случилось, — адреналин накрыл обоих, и это, в принципе, даже понятно.

Хрен знает, как бы потом противно обоим было бы, — но понятно, мать вашу!

К чему угодно был готов, — только не к тому, что сейчас от нее услышал. Не к тому, что сознательно она это скажет. Не к этому. Никак.

— Света.

— Подожди. Послушай меня, Артур. Я все знаю, все понимаю. Я… Наверное, мое счастье, что я этого не помню. Так уж сложилось. Это было в первый раз, — в первый, понимаешь! И я ведь вспомню. Обязательно вспомню, — доктор говорит, что память рано или поздно вернется. И… Я не хочу так. Не хочу, понимаешь! Пусть мой первый раз будет сейчас. Пусть он будет с тобой. Потом… Потом все равно только то, что сейчас останется. Это и будет для меня моим первым разом. Даже когда я вспомню. Артур….

— Блядь, ты понимаешь, что это — не способ бороться с кошмарами! Света! — встряхнуть ее хочется и себе одновременно клочья волос выдрать. Пиздец, а не ситуация. Впрочем, как и все, что между нами происходит.

— Я не поэтому… Артур… Я… Я хочу быть с тобой. Не потому, что с кем угодно, лишь то, что было перебить. А — с тобой. Я же оторваться от тебя не могу.

В каком бы пекле не раздавали в этой жизни котлы, кажется, я вляпался в самый поганый из всех.

— Пожалуйста, Артур, — видимо, она приняла мое молчание за размышление.

И уже ее тело горит на моем, прижимаясь, а руки скользят гораздо ниже, чем остановились раньше.

Целует в шею, обхватив пальцами мой член, каждую вену налитую до одурения, пальчиками своими нежными гладит, — а я в глыбу каменную превращаюсь. Даже вздохнуть не могу.

— У меня все уже зажило, — не останавливается. Неумело член мой сжимает. И уже не в тысячу, — в миллион вольт меня всего простреливает. Даже не понимаю, как я еще шевелить языком могу и не обуглился на хрен весь.

— Не поэтому. Там, боюсь, не твой размерчик.

Да, блядь, меня даже шлюхи не всегда выдерживают. И на самом деле — это проблема, а не то, чем бы стоило гордиться.

— Больно, — когда ты меня отталкиваешь. Каждый раз, вот здесь, — руку мою к груди прижимает, — больно. — Дай мне почувствовать, как это бывает, пока я не вспомнила ничего еще. Дай мне себя… Артур…

Выдержало бы тут даже железо? Ни хрена, — расплавилось бы!

— Хорошо, — осыпаю ее поцелуями, переворачивая на спину. — Хорошо, Света. Только останови меня, если будет больно.

Не целовал, не ласкал ее, — нет, грехи замаливал.

Каждым прикосновением, — кожей, губами, телом, — и самому рычать от счастья хотелось, когда вздрагивает, когда всхлипывает от наслаждения и простыни руками сжимает.

Веду губами осторожно, сладко, едва касаясь, прикусываю тонкую шею на коже легонечко, — и сам себя рву, чувствую, как стены мои, монолитными казавшиеся, рушатся. С треском, с грохотом, обнажая меня всего, — без кожи, без панциря, — такого, каким и сам себя не знал.

И трясет меня, как в лихорадке, а еще сопротивляюсь, еще удержать эти стены пытаюсь, впиваюсь в них всем сознанием.

Но она бьется под моими губами, шепчет со стоном мое имя, — и ничего от них не остается, прах и песок, — вот и все мои стены, весь я, — сваливаюсь в обломки.

Первый раз не набрасываюсь на женщину, не беру, что хочется и как хочу, — а ее — узнаю в каждом прикосновении, каждый вздох ее отслеживаю напряженно, — изучая, знакомясь, понимая ее тело.

И как будто не со мной все это, — как будто сон, наваждение, иллюзия.

— Закрой глаза и просто расслабься. Чувствуй, — шепчу, покрывая ее ключицы нежными поцелуями. А у самого искры из глаз, и голос совсем на хрип срывается.

Мотает головой и за шею меня к себе притягивает.

— Видеть тебя хочу. Глаза твои хочу. Тебя. Всего. Со мной. Во мне.

Чуть не вою от этого безумства, а глаза ее — с ума сводят.

Расширенные зрачки, и плеск серого неба в них, — темнеющего, грозового, буря моя в них.

— Сладкая, — выдыхаю, снова набрасываясь на ее губы своими. Терзая, в себя ее всю вбирая, заполняя собой, — тем, что прорывается из меня наружу из-за уже падших со страшным грохотом стен.

— Ты — наваждение, — на последней грани ловлю контроль и отрываюсь, — надо сдерживаться, а как, если сам себя теряю от прикосновений этих, от глаз ее, — она со мной, впервые в жизни, наверное, женщина подо мной настолько со мной, что плотью чувствую, как сама в меня входит, как пронзает этим проникновением. В самую душу, в самое сердце, — разворачивая все на своем пути. И это хуже занозы, — это уж не вытащить, не выдернуть из себя. Один раз почувствовать только стоит, — и все, уже не избавишься, не вытолкнешь из себя.

Обхватываю руками ее соски, — а она подо мной извивается, губы закусывает, — и сам стону, и сам взрываюсь, — сильнее, чем в физическом оргазме.

С рычанием скольжу губами по животу, ниже, к пупку, а внутри все ревет от того, как она дергается, как подскакивает на постели под моими руками.

Опускаю руку к ее нежным складочками, прижимаю их пальцами, раздвигая, — и опять с ума схожу от этого ее запаха там, одуренного.

— Что? — чувствую, как под пальцами напряглась и зажалась вся.

Да, тело ее помнит совсем другие, блядь, прикосновения. Она не помнит, — а тело помнит.

— Света, — не отнимаю руку, замираю, поднимаюсь и в глаза ей смотрю.

А там — отголосок уже когда-то виденной мной паники и взгляд застывший, стеклянный, в потолок.

— Света? Нам лучше остановиться.

— Нет! — вздрагивает и будто возвращается ко мне откуда-то. — Не прекращай, пожалуйста, — и шею мою обхватывает, прижимается грудью. — Вытесни из меня все это. Будь со мной. Люби меня.