Игрушка для мажора

Огибаю по дуге «Утопию» и вижу у входа знакомую белую машину; внутренности в момент словно покрываются коркой льда от необъяснимого страха: может, я и прикреплена к семье Вадима, но Поляков меня всё же до чёртиков пугает.

Мало ли, что этот разбалованный придурок может отчебучить — вон, как в прошлый раз-то разошёлся…

Самого Ярослава нигде не видно; по идее, его отец тоже должен был быть на празднике, и в таком случае делать парню в корпорации было нечего.

Может, это вовсе не его машина?

Мои сомнения рассыпаются прахом, едва я переступаю порог «Утопии»: Ярослав перегораживает мне дорогу, и я снова едва не врезаюсь в него, на этот раз вовремя затормозив и отскочив на парочку шагов назад. Сердце испуганно обрывается и ухает куда-то вниз, в то время как Поляков нагло осматривает меня с ног до головы: можно подумать, меня выставили в витрине! Не решаюсь пошевелиться, чтобы снова не спровоцировать его тот суровый взгляд — мне не нужны проблемы перед распределением — и просто жду, когда ему наскучит меня разглядывать.

«Он тебя так просто в покое не оставит», — всплывает в голове фраза недельной давности, и я подавляю дрожь.

Но Ярослав не говорит ни слова; просто нахально и как-то злорадно ухмыляется, огибает меня по кривой и прыгает в свою машину; покрышки визжат, когда он выжимает газ, и от образовавшегося дыма я закашливаюсь. Видимо, довольный произведённым эффектом, парень, наконец, скрывается из вида, а я так и стою, не давая автоматическим стеклянным дверям закрыться.

Угораздило же нарваться на него… Ладно, хоть в этот раз обошлось без агрессии.

Вежливо здороваюсь с девушкой в приёмном холле и снова получаю свой пропуск; поднимаюсь уже на знакомый мне четвёртый этаж и стучусь в крепкую деревянную дверь.

— Войдите, — слышу уверенный голос Игната Вениаминовича; он восседает за столом, уже изучая чьи-то тесты, и я пытаюсь представить его реакцию на мои ответы. — А, Варвара! Проходи, садись, золотце!

От такого радушия моё «Здрасте» звучит растерянно, и я застреваю на середине пути: что изменилось с нашей последней встречи, что он стал таким вежливым? Мотаю головой, возвращаясь в реальность, и плюхаюсь на стул, выкладывая свою гору тестов на стол перед психологом. Меня радует, что я больше не увижу эту пугающе огромную кипу, и страшусь того, что ждёт меня дальше.

— Ты ответила на все вопросы честно? — Он берёт самый верхний и бегло просматривает выборочные ответы.

— А разве можно было отвечать по-другому? — удивляюсь.

— Конечно, нет, я просто должен был удостовериться. Ну что, ты готова пройти три финальных теста и беседу?

Киваю, но выходит вяло: если честно, я уже устала от этого дотошного допроса и просто хотела получить своё распределение.

Я на экзаменах так не уставала.

Он достаёт из ящика стола синюю папку, которая выглядит обнадёживающе небольшой, и я немного расслабляюсь; в ней оказываются самые простые тесты из всех возможных, о которых я уже слышала раньше: полный цветовой тест Люшера, тест Роршаха и «Метод портретных выборов». Последний был единственным из трёх, о котором я ничего не слышала, и который вывел из себя больше остальных, потому что было сложно выбрать наиболее симпатичный портрет, когда они все вызывали негативные ассоциации. Устный разговор добил меня окончательно — это было больше, чем я могла вынести за один день — и из кабинета я буквально выползла. Не помню, как спускалась вниз, возвращала пропуск и выходила на улицу; помню только, как сползла по стеклянной стене вниз, чтобы немного отдышаться.

Не зря я всю жизнь недолюбливала психологию.

Мне очень хочется поговорить с Вадимом; сказать ему, что я прошла психолога, и спросить, разговаривал ли он с отцом насчёт меня. Конечно, сегодня это вряд ли возможно — он-то в отличие от Ярослава точно будет на празднике. Надеюсь, он сообразит заехать в периметр перед тем, как отправиться домой: Вадим знает, что я паникёрша, так что хотелось бы быть уверенной в том, что всё хорошо.

Не то что бы я сомневалась в нём — просто лишняя достоверность не помешает.

Поднимаюсь на ноги и отряхиваю свои простенькие джинсы; мне нужно как-то проветрить голову после такого эмоционального напряжения, поэтому я просто качу свой велосипед вдоль проезжей части, наслаждаясь отсутствием людей. Сложно поверить в то, что ещё каких-то десять лет назад — перед тем, как создали «Утопию» — можно было самому выбирать, на какой специальности учиться. Ты просто оканчиваешь школу, сдаёшь вступительные экзамены, если нужно, и становишься тем, кем тебе хочется быть; помню, как я мечтала стать то врачом, то юристом — однажды даже подумывала об археологии! — а теперь буду учиться там, где будет учиться мой сибарит. Конечно, вряд ли Вадим выберет плохую специальность, но это вполне может стать не тем, чего бы хотелось мне лично.

Думать о своём предопределённом будущем не хотелось: зачем обдумывать то, что уже давным-давно решено за меня? Переключаюсь на окружающий мир и ощущаю странное чувство, когда наблюдаю за тем, как переключаются цвета в светофорах, и при этом улицы остаются пустыми; ни машин, ни пешеходов — словно город умер.

Только тишина, которая помогает немного расслабиться.

Некоторые семьи из периметра тоже ушли праздновать, включая и мою; конечно, они будут отдельно от элиты, но, тем не менее, получат и свою долю праздника. Этой раскрепощённой атмосферы очень не хватает в повседневной жизни, где каждый твой следующий шаг уже расписан на годы вперёд. Но, несмотря на всё это, мне нравится моя жизнь, потому что я не завишу от общественности в отличие от детей богатых семей, и могу делать всё, что мне захочется — в рамках закона и возможностей моей семьи, конечно. Мне было очень жаль тех, кто живёт на окраине — они могут быть кем угодно, но при этом остаются людьми, и им никогда не вырваться из этой отверженности.

Дорога обратно домой занимает почти час: я шла максимально медленно, чтобы насладиться прогулкой и не сидеть в четырёх стенах. Сегодня, кажется, пустует и весь периметр — люди хотят развеяться и хоть ненадолго забыть обо всех своих проблемах. Замечаю брошенный на дороге разноцветный мяч и пинаю его на территорию соседей: должно быть, это игрушка их младшего сына. Возле своего дома замираю, как вкопанная — лениво развалившись на ступеньках, Вадим полу-лежал прямо в своей наверняка дорогущей одежде, несмотря на её простой вид. Его глаза прикрыты солнечными очками, так что я не могу с уверенностью сказать, куда он смотрит.

— Ты что здесь делаешь?!

Голос звучит одновременно удивлённым, напуганным и радостным, потому что я не ожидала застать друга здесь в такой день, а значит он, как и Ярослав, нарушает правила, но я всё равно рада его видеть. Вадим дёргается, будто успел заснуть прямо в этой неудобной позе, и криво усмехается.

Обожаю эту его кривую ухмылку.

— И тебе привет, мелкая!

Он сверкает своей белозубой улыбкой, и на сердце тут же становится теплее оттого, что он тоже рад меня видеть. Последний раз мы встречались перед моими экзаменами в начале июня, и для меня это было как будто в прошлой жизни. Меня всегда раздражала эта его манера называть меня мелкой из-за моего роста; рядом с ним я действительно выглядела чуть ли не гномом — настолько он высокий. Но сегодня я прощаю ему всё, потому что рада, что он нашёл время увидеться со мной — даже если он действительно нарушает правила. Прислоняю велосипед к небольшому заборчику и несусь прямо в его раскрытые объятия; он весело смеётся, когда я практически запрыгиваю на него, но, кажется, не имеет ничего против такого проявления радости — у него никогда не было проблем с публичным проявлением чувств, пусть и дружеских.

Тем более что нас сейчас всё равно никто не видит.

— Надо навещать тебя почаще, а то ты совсем дикая становишься!

Хохочу, смотря прямо в его лицо — раньше для этого мне приходилось становиться на небольшой табурет — и хватаю его за щёки.

— Тогда забери меня к себе — вот тебе и решение проблемы!

— Ты прошла психолога? — приняв напускной строгий вид, интересуется. — Ты ведь была на приёме неделю назад, должна была уже закончить всё это.

— Откуда ты знаешь, когда я была в «Утопии»? — хмурюсь.