Игры без чести

— В этой комнате холодно, потому что в ней не жили, сейчас мы отдадим вам обогреватель, будет лучше.

В этот момент зажужжал мобильный, Слава вышел не глядя куда-то в коридорные закоулки. Звонила Маша.

— Ты куда-то пропал, — просто сказала она, — я соскучилась.

— Спасибо, — ответил Слава, чувствуя, как каменеет лицо и мысли, роясь и наскакивая друг на друга, улетают в бездонную трубу, — мне очень приятно это слышать.

Он не видел, как на Машином лбу проступили три неровные полоски, а на пару пальцев выше стала собираться знакомая черная тучка.

— Ты не можешь говорить сейчас? — с некоторой надеждой спросила она.

— Да, прости, не могу, созвонимся.

И потом, стоя в дверном проеме возле китайской спортивной сумки, ощутил адреналиновое щекотание где-то над диафрагмой, аж мурашки по спине поползли. Появились смутные очертания чего-то, и он решил рискнуть.

— Анжелика…

Она медленно, чуть выдавая охватившее ее напряжение, повернула голову, глядя из-за острых краев поднятого воротника.

— Да?

— Ребенок нездоров, и я подумал, что оставаться вам здесь сейчас не самая хорошая идея.

— У тебя есть какие-то предложения?

— Можно поехать ко мне.

— Ну, поехали, — просто сказала Анжелика и, слегка задержавшись взглядом на большой спортивной сумке в дверях, с девочкой за руку вышла из комнаты.

Слава постелил им в спальне, честно признавшись, что в основном спит в гостиной перед телевизором.

Анжелика как-то просто освоилась тут — пришла на кухню в лиловом бархатном спортивном костюме с золотой вышивкой на попе. Хвост на голове был уже немного другой формы, более растрепанный и непринужденный. Открыла холодильник и замерла, приложив к подбородку указательный палец, критически осматривая скудный холостяцкий ассортимент. Потом стала готовить необыкновенной сложности спагетти с добавлением ни разу до того не использованных специй, привезенных кем-то в качестве сувенира из Марокко, сливок для кофе и еще каких-то необычных ингредиентов. Дочке она сварила что-то отдельно, употребив неожиданно обнаружившийся изюм с цукатами. Амели почти ничего не съела, и ее унесли мыться. Славка, потихоньку расслабляясь, сел за ноутбук и, когда Анжелика возникла в дверном проходе — на этот раз в длинном махровом халате, с мокрыми волосами, — почти вздрогнул от неожиданности. — Заснула наконец, — просто сказала Анжелика и села рядом на диван, подвернув под себя ногу, так близко, что Славка чувствовал мыльно-цветочный запах ее лосьона для тела.

И потом, чуть позже, когда выпили по рюмке бурбона, она, такая маленькая, ладная, шустрая, взмахнув полами халата, умостилось на него сверху, прямо на еще теплый след отложенного в сторону ноутбука. Когда Славка уже засыпал, она выскользнула из его объятий, поправила плед и ушла в спальню, к дочке.

48

На следующие выходные Славка отправился на охоту.

Был у него старинный приятель, пионер украинского предпринимательства, точно как мать в свое время, — Сергей Челбаренко, наживший свой некогда солидный капитал продажей всего подряд и в начале 2006-го представляющий собой слегка свихнувшегося резидента элитной Конча-Заспы, питающегося остатками былого благополучия. Основной причиной свиха послужило повальное увлечение московских нуворишей в конце 90-х искать у себя благородные крови. А так как Сережа с детских лет питал интерес к рыцарским доспехам, мечам и замкам, то на дрожжах финансовой состоятельности этот интерес распустился в нем настоящей манией. Так он на полном серьезе уверял, будто род Челбаренко — это старинный рыцарский род, смесь самого почитаемого украинского казачества с гордыми повстанцами литовско-польских кровей. Сережа заказал несколько независимых генеалогических экспертиз стоимостью от 3000 у.е. и выше, и все они, опираясь на данные из церковных книг Черниговской, Могилевской, Винницкой и Черновицкой областей, единогласно подтвердили, что да — граф, да, крови самые что ни есть благородные.

Тут же появилась идея фикс про «родовое гнездо», которое строилось на протяжении многих лет (как всякий настоящий замок) и ко времени описываемых событий представляло собой на редкость уродливое сооружение с башенками, искусственной черепицей, гипсовыми львами в кичливом стиле загородного ресторана средней руки. Но Сережа был уверен, что дом удался. Центральное место было отведено каминному залу, где, как мечталось ему все годы изнуряющего строительства, будут происходить мрачноватые и торжественные семейные вечера. Рядом была еще одна комната, «зала» — как, пороча свою голубую кровь, хрипловатым тенором говорил «граф», — зала, где будут собираться после охоты. Там висели картины, впаренные спивающимся художником Жоркой с Куреневки под видом подлинников XVIII века, на самом же деле все тот же низкопробный китч, каким торгуют на Андреевском спуске на День города, — с ядовито-зелеными березками, будто детской рукой намалеванными уточками и пьяными пейзажами, представляющими незатейливый рустикальный сюжет где-то на территории Австро-Венгерской империи (если судить по далеким очертаниям города, угадывающегося на горизонте).

Когда родовое гнездо было готово, Сережа выкинул свой последний взбрык: развелся с женой, с которой провел почти четверть века, — варившей ему постные блюда на пару от язвы и знающей все о «графском» геморрое, простатите и гнусном ножном грибке, вывести который было не под силу никакому дорогому и широко разрекламированному средству. К моменту развода «граф» был уже как огурчик, проведя чудесное лето на бальнеологическом курорте в Венгрии, и был счастлив до дрожи, до нервной испарины, так как понял, чего не хватает для подлинного расцвета родового гнезда — не хватает сына, наследника.

Разведясь с женой, Сережа обратился к правильным людям, разместив соответствующий заказ на поиск молодой, здоровой, из хорошей семьи «честной девушки». Пикантным требованием была обязательная девственность потенциальной невесты, а также (прямо так и было записано) — здоровые зубы, кожа без изъянов, отсутствие генетических и хронических заболеваний, индекс массы тела, соответствующий норме.

Такую девушку ему нашли в два счета — из районного центра в Черкасской области, мало того что невинную, здоровую, с прекрасным индексом массы тела, так еще и красавицу! Звали ее Христина, она была натуральной блондинкой с ямочками на щеках, с молочно-белой, чуть розоватой кожей, невероятно чувствительной ко всему — к солнцу, к прикосновениям, к вредным примесям в продуктах питания. Ее родители были, по местным меркам, людьми зажиточными и занимались скупкой и реализацией мяса, а Сережа не без оснований считал, что люди из села чище и благороднее, чем жители городских многоэтажек, лишенные контакта с землей. «Ведь земля — это от жизни», — говорил он.

Ровно через девять месяцев после свадьбы родился сын, которого нарекли сказочным именем Крис, но родители жены упорно назвали Русланчиком. Счастливая молодая мать лишь растерянно хлопала ресницами и смущенно улыбалась, показывая две очаровательные ямочки, держа возле мягкой, чуть в испарине, белой в нежных прожилках груди своего богатыря (не под стать кривоногому Сережке).

Семейную жизнь новоявленных графов Челбаренков нельзя было назвать счастливой в том смысле, как обычно оценивают союз двух решивших быть вместе людей. Сереже был к тому времени уже почти полтинник и, продержавшись бодрячком с годик после развода, после рождения ребенка как-то занемог. Открылась старая язва, на ноге удалили совсем нехорошую вену, и начались проблемы с давлением. Христининому отцу было тогда на год меньше, но то ли благодаря многолетней мясной диете, то ли из-за близости к земле — выглядел он куда здоровее. Когда ослепление обрушившимся на дочь материальным достатком слегка поубавилось, стали всплывать печальные подробности, вроде неказистости, неоправданной заносчивости зятя, его нежелания идти на контакт и жить одной семьей. Родителям Христины хотелось чаще видеть внука, а сумасбродный Челбаренко сперва вообще пытался изолировать их от собственной семьи: велел охраннику не пускать их, но свекор был еще тот, мясник как-никак. В результате грязной сцены, опозорившей графа перед соседями, дедушка и бабушка проникли к своему Русланчику, по настоянию горе-папаши, воспитываемому и вскармливаемому чужой женщиной. Надавав дочери оплеух, а потом горячо исцеловав и оросив слезами, бросились разбинтовывать ее грудь, попутно косясь на замковые стены, все в гербах, рогах, мечах и ядовитых березах в золотых рамах. На семейном совете под элитный самогон договорились, что Христина с мальчиком остаются тут, а родители будут навещать, что Христина будет кормить своего ребенка сама, ведь никаких причин, почему от этого отказывались аристократы, — применительно конкретно к Христине — Чебаренко привести не смог. А та — румяная, дебелая, пышущая здоровьем и молоком — очень скучала по ребеночку, агукала ему какие-то деревенские «потешки» и в услугах няни-кормилицы уж никак не нуждалась.

Когда страсти немного улеглись, Челбаренко решил сделать своего рода выход в свет и созвал старых друзей на охоту.

Славик взял с собой не Анжелику, а Вадика и задумался о логике выбора, только когда они уже ехали по Столичному шоссе в сторону Конча-Заспы. Утром, как обычно, пока ребенок еще спал, Анжелика пришла к нему на диван — сладкая, теплая, в пижаме из синего шелка с иероглифами, с высокой растрепанной прической. И потом осторожно спросила (это были их первые совместные выходные):

— Ты куда-то торопишься?

— Да, — просто ответил Слава, — я уезжаю на два дня.

— Куда? — спросила она, и ее лицо, похожее в солнечном блике на нежный свежий зефир, словно немного вытянулось, хотя было плохо видно.

— На охоту.

— Ясно… — ответила она.

Слава где-то понимал, что она недовольна, но в контексте его безграничной доброты и их переселения к нему не чувствовал никаких угрызений совести. — Это была ужасная глупость, — мрачно сказал Вадик. — Какой ты все-таки еблан.

Потом, здорово попетляв между строящимися на песчаной дамбе таунхаусами — с подъемными мостиками, персональными пристанями, дворцами с флигельками, финскими срубами и помещенными под стеклянные купола бассейнами, — они подъехали к челбаренковскому замку.

Охоту планировалось проводить на территории тетеревиного лесного хозяйства, много лет Челбаренко состоял членом тамошнего охотничьего общества. В гостиной с потрескивающим камином гостей встречал сам граф в сапогах и вязаном, под горло сером свитере и графиня — похожая на монумент «Родина-мать», молчаливая, как колосс, отвечающая на приветствия гостей властным кивком, без тени улыбки.