Игры современников

Такой была трагико-романтическая история об окончании пятидесятидневной войны, поведанная отцом-настоятелем, по-спартански воспитывавшим меня. Люди один за другим проходили через «пропускной пункт» мимо Безымянного капитана, стоявшего с раскрытой книгой посемейных записей в руках, и, получив его разрешение, спускались в долину, взвалив на плечи домашний скарб и палатки, долгое время служившие им в лесном лагере. Они переходили Дорогу мертвецов и направлялись вниз по склону, сплошь заросшему тронутым багрянцем лесом. А в затененном густой зеленью овражке, так контрастирующем со склоном, залитым ярким солнцем, остались безвинные жертвы уловки с двойным ведением книги посемейных записей.

В пятидесятидневной войне погибло немало людей нашего края, и, когда недосчитывались обоих значившихся в книге посемейных записей, на место кого-либо из них подставляли его сверстника, которому выпало остаться на обочине. Семьи без звука принимали новых членов. Никто из жителей деревни-государства-микрокосма не воспротивился новой хитрости стариков, а Безымянный капитан, зная о ней, тоже дал свое молчаливое согласие. Видимо, он рассудил, что поскольку назавтра же после безоговорочной капитуляции и армия, и народ должны дружно провозгласить: никакой пятидесятидневной войны вовсе и не было, то одними жестокостями ничего не добьешься. При этом наблюдалось странное явление. Нельзя сказать, что те, кто значился в книге посемейных записей без двойника, и люди, внесенные в нее вместо погибших, были чем-то лучше оставшихся в овражке. Наоборот, именно те, кто остался стоять в овражке девственного леса, оказались носителями высоких человеческих достоинств – старики и дети, мужчины и женщины, все без исключения. Деревня-государство-микрокосм, основанная созидателями под предводительством Разрушителя, долгие годы процветавшая, созидая новый мир, открывшая Век свободы, пережившая пересмотр мэйдзийским правительством поземельного налога после реорганизации княжеств, давшая свободу половине своих жителей благодаря уловке с двойным ведением книги посемейных записей, теперь гибла. И в первую очередь гибли люди, в которых воплотилось духовное начало деревни-государства-микрокосма…

Наконец Безымянный капитан захлопнул книгу посемейных записей и, повернувшись к людям, что сгрудились в овражке тонувшего в вечерней тьме девственного леса, объявил:

– Вы, подняв мятеж против Великой Японской империи, развязали гражданскую войну. Измена государству – тяжкое преступление, которое должно быть искуплено. От имени военного трибунала приговариваю всех вас к смертной казни!

В ответ кто-то выкрикнул вдруг из толпы:

– Если нас нет в книге посемейных записей вашей Великой Японской империи, значит, по-вашему, мы и не рождались! Как же можно казнить тех, кто не родился? В ту минуту, как вы нас убьете, для Великой Японской империи наше существование станет историческим фактом!

Все стоявшие в овражке старики и дети, мужчины и женщины были повешены на ветвях деревьев-великанов девственного леса. После того как при свете взошедшей луны солдаты убедились, что ни один человек не избежал наказания, кто-то заметил исчезновение Безымянного капитана. Его стали искать, и вдруг он обнаружился – раздетый, неузнаваемый – среди повешенных: то ли ошиблись, когда казнили мятежников, то ли повесился сам, инсценировав ошибку при исполнении приговора. Ошибкой было и уничтожение горловины после безоговорочной капитуляции деревни-государства-микрокосма подчиненными Безымянного капитана, которые считали, что исполняют волю командира. На самом деле он ничего подобного не задумывал – так говорится в мифах и преданиях.

Письмо пятое Семья человека, описывающего мифы и предания

1

Сестренка, хотя отец-настоятель не был уроженцем ни долины, ни горного поселка, но он, открыв для себя самобытность мифов и преданий деревни-государства-микрокосма, всю свою жизнь посвятил их сбору и реконструкции. Мало того, нас с тобой – близнецов, родившихся уже после окончания пятидесятидневной войны, – он хотел превратить, так сказать, в подопытных кроликов, чтобы с нашей помощью убедиться в правильности своих исследований. Отдав всего себя мифам и преданиям нашего края, он старался увлечь и меня своими интересами, и хотя в детстве я всячески противился ежедневным занятиям, но, как видишь, теперь я сам подробно все излагаю в виде писем к тебе. А ты, словно проникнув в сокровенную суть мифов нашего края, живешь под одной крышей с Разрушителем, которого тебе уже удалось вырастить до размеров собаки. Да, ведь ты и маленькой девочкой, подкрашенная румянами, все дни проводила в храме, готовя себя к миссии жрицы еще не явившегося Разрушителя. Нужно сказать, что замысел отца-настоятеля, решившего превратить меня в летописца деревни-государства-микрокосма, а тебя – в жрицу Разрушителя, удался полностью. По правде говоря, в детские годы, хотя отец-настоятель и занимался моим воспитанием, меня не оставляла мысль, что я сын человека, пришедшего в наш край из чужих мест. Повзрослев, я уже твердо знал, что буду описывать мифы и предания нашего края, но, видимо, такое намерение возникло у меня после долгих колебаний, и потребовалось немало времени, прежде чем я решился взяться за эту работу. И лишь когда я наконец нашел для себя способ описывать мифы и предания в форме писем к тебе, пестующей возрожденного Разрушителя, мне удалось преодолеть все свои сомнения. А теперь, сестренка, я иду дальше и хочу проследить, как мифы и предания деревни-государства-микрокосма отразились в наших судьбах – судьбах близнецов, детей отца-настоятеля и бродячей актрисы. Это, сестренка, позволит нам увидеть себя самих в свете мифов и преданий деревни-государства-микрокосма.

Соседи так говорили об унаследованных от отца-настоятеля и бродячей актрисы внешних приметах, отличавших нас с тобой, родившихся в доме, который стоял в самом низком месте долины: «Что это за дети, что у них за выпученные глаза – того и гляди на лоб вылезут!» Правда, это их мнение шло вразрез с привычными критериями красоты. Наш младший брат, которого жители долины и горного поселка почтительно называли Цуютомэ-сан и которому мир профессионального бейсбола представлялся сказочным, мечтал о славе выдающегося игрока. Его кумиром был Разрушитель, который распространил свое влияние даже на него, человека, думавшего только о спорте и ни о чем другом. Когда мечта брата сбылась и он был принят в бейсбольную команду Кансая, спортивная газета поместила его фотографию с подписью: «Новый игрок с такими красивыми глазами, несомненно, станет новой звездой». Но, разумеется, до настоящего игрока ему было далеко, и вскоре в заметках о звездах бейсбола уже иронически прохаживались на его счет: «Он сидит, прикрыв ресницами большие черные глаза, на самом конце скамейки запасных».

Эти прекрасные глаза брат унаследовал от матери – бродячей актрисы, так и не ставшей законной женой отца-настоятеля и в конце концов изгнанной им из нашего края (отец мечтал ради своих исследований сочетаться браком с девушкой, в жилах которой течет кровь созидателей). Наша мать снова отправилась скитаться с бродячей труппой по дорогам и умерла во время этих скитаний, но всегда, я уверен, помнила своих пятерых детей, оставшихся в долине. Только исполняя волю нашей матери, ее сводная сестра, тоже бродячая актриса, накопив небольшую сумму денег, пришла в долину и до самой смерти помогала нам. Мать и ее сводная сестра были в молодости неразлучны, все у них было общим, но тем не менее нужна была удивительная самоотверженность и благородство, чтобы, отказав себе во всем, выполнить волю сестры. Я никогда не забуду эту необщительную женщину в круглых очках в металлической оправе, которая так много сделала для нас (особенно для одного) в последние годы своей жизни.

Из ее рассказов и рассказов других женщин я узнал о странном событии, происшедшем утром, когда мать покидала нашу долину. В том месте, которое по-прежнему называлось горловиной, хотя после пятидесятидневной войны там все изменилось, мать, бредущая в сопровождении молодых почитателей, вызвавшихся довезти до границы тележку с ее вещами, повстречала трех женщин из горного поселка. Дело было на рассвете – значит, они специально поджидали ее. У этих несчастных женщин тяжело болели дети. Вот что они придумали: попросить мать, чтобы она избавила их детей от порчи. Мать, которая была вынуждена покинуть долину из-за постыдных слухов, будто ее навещают молодые люди, сразу же согласилась и разыграла такую сценку: как будто схватила руками эту порчу и спрятала под кимоно между ляжками – подол у нее в то время был подвернут, чтобы легче было идти. Потом повернулась к юношам, тащившим тележку, и, наградив их улыбкой, стала боком мелкими шажками спускаться к реке.

Вот точно так же, улыбаясь, и пятнадцать лет назад накануне осеннего праздника урожая наша мать твердым шагом вошла в долину, поворачивая из стороны в сторону лицо, скрытое под толстым слоем грима. На следующий же день на сцене, сколоченной за оградой храма Мисима-дзиндзя, она исполнила танец, сопровождая его пением и декламацией, – она все делала сама. Произвело ли это впечатление на людей нашего края, судить не берусь – когда ее окончательно изгнали из долины, мне было всего три года; но никто не возражал, когда эта бродячая актриса, отправившаяся было дальше, в деревню в нижнем течении реки, вскоре вернулась к ним и поселилась в долине. Может быть, потому, что догадывались об отношениях, которые связали ее с отцом-настоятелем после возвращения в долину? Обосновавшись здесь, она, похоже, жила на собственные средства, не рассчитывая на помощь отца-настоятеля. На всех праздниках, происходивших в нашей округе, и даже на семейных торжествах она выступала с песнями и танцами – ведь мать была единственной профессиональной актрисой в нашем крае. Дальше больше – ее стали приглашать, когда надо было готовить праздничное угощение, да так и пошло: вскоре уже и в ее собственном уютном и приветливом доме, стоявшем в самом низком месте долины, повелось подносить молодым людям еду и выпивку. Эта женщина ни при каких обстоятельствах не падала духом.

Однажды глубокой ночью отец-настоятель, напившись до бесчувствия, пришел в дом бродячей актрисы и, не стесняясь окружающих, вопил, что из храма, воздвигнутого в самом высоком месте долины, он как в ад спустился в дом, стоящий в самом низком ее месте. Может быть, таким способом, то есть отождествляя себя с созидателями, превратившимися в великанов из мифов и преданий нашего края, изучению которых он посвятил всю свою жизнь, отец-настоятель подбадривал себя? Хотя прямого отношения к основателям деревни-государства-микрокосма не имел – разве что тоже отличался могучим телосложением…

Храм Мисима-дзиндзя был построен княжеством по окончании Века свободы вопреки воле нашей долины. Деревне-государству-микрокосму хватало одного Разрушителя, в которого верили как в бога-покровителя, – необходимости в других богах не было. После реставрации Мэйдзи во вновь созданный синтоистский храм ведомство по вопросам религии Великой Японской империи направило своего священника. Так попал в наш край чужак – отец-настоятель, но вскоре именно он, а не кто-нибудь другой глубоко заинтересовался мифами и преданиями деревни-государства-микрокосма. И всю свою жизнь посвятил их изучению. Постепенно он завоевал доверие стариков нашего края, хотя в долине и горном поселке мифы и предания с давних времен свято оберегались и тот, кто осмеливался поведать их внешнему миру, считался предателем деревни-государства-микрокосма. Отец-настоятель с полным уважением отнесся к этим принципам, поэтому он так и не обнародовал результаты своей работы, отчего он как исследователь всю жизнь испытывал тоску неудовлетворенности.