Игуана

Всего лишь пять членов команды умели плавать, и они с трудом добрались до берега. Оберлус сначала оглушил троих из них, первыми достигших берега — они потеряли сознание, — и тут же всадил нож в двух других, не дав им возможности ступить на землю. Пять пленников за раз показалось ему чересчур для одного «улова», да к тому же у него не хватало цепей, чтобы их сковать. Три — подходящее число, с тремя, он чувствовал, он справится без проблем.

Хотя приливы на острове никогда особенно не ощущались, незадолго до полудня вода освободила «Риу-Бранку» из западни камней, а волны и сильное течение прибили корабль боком к берегу, где он и остался, пуская носом воду, вытекающую из огромной пробоины.

У Игуаны Оберлуса никогда не было такого количества вещей. Неожиданно — а все благодаря собственной изобретательности — он стал богачом.

Съестные припасы, книги, мебель, одежда, деньги, морские карты, тарелки, кастрюли, столовые приборы, оружие и даже две небольшие пушки оказались в его распоряжении. Однако потребовалась целая неделя напряженных усилий пяти его пленников, чтобы втащить пушки на самую высокую часть острова.

Он разместил их там, нацелив на вход в бухту, как следует замаскировал — и испытал гордость. Две пушки означали укрепление его «королевства», они давали ему возможность утвердить власть над своими людьми и не подпустить к своим берегам непрошеных гостей.

Худ, в прошлом убежище морских птиц, начал превращаться в важное место, которое остальной мир должен будет научиться бояться и уважать.

Он проверил огневые возможности своей крохотной личной батареи, позабавившись зрелищем переполоха, вызванного выстрелами в колонии фрегатов, альбатросов, пеликанов и олушей, которые тут же в панике взмыли ввысь, заслонив небо, крича и испражняясь. Это было грандиозно — стать обладателем стольких сокровищ, двух пушек и пяти человек и свысока наблюдать за пленниками в подзорную трубу.

Двое из новичков — Соуза и Феррейра — с первого дня, похоже, смирились со своей участью, считая происходящее временным явлением, а вот третий, лоцман по имени Гамбоа, с надменным выражением лица и сединой в волосах, хотя ему еще не перевалило за сорок, сразу же выказал норов: он молчал, а в его взгляде и манере воспринимать приказания было что-то такое, отчего Оберлусу стало понятно, что очень скоро тот даст ему повод его «покарать». Несмотря на уверенность, он предпочел дождаться, когда португалец сам предоставит ему веские основания для наказания, поскольку желал, чтобы подданные его боялись, при этом знал по собственному опыту, побывав на борту не одного корабля, что страх должен неизменно основываться на убеждении, что наказание не бывает беспричинным.

В его «королевстве» всякий, уважающий его закон, мог жить спокойно, даже если не был согласен с этим законом. Он, Оберлус, приказывал, остальные подчинялись.

По сути, он навязывал политику, которая была столь же древней, как самая древняя из диктатур, полагая, что только неограниченная власть подходит для здравомыслящего правителя, а послабления и анархия ведут лишь к беспорядку, отчаянию и возмущению.

В тот день, когда Гамбоа даст ему повод прижать его к ногтю, он без колебаний этим воспользуется, подвергнув пленника примерному наказанию; пока же он ограничился тем, что предоставил португальцу свободу действий, не спуская с него глаз, и терпеливо выжидал, когда тот решится совершить ошибку.

В связи с увеличением количества подданных он возвел Себастьяна Мендосу в ранг доверенного человека и надсмотрщика и разрешил ему, хотя по-прежнему ему не доверял и считал пройдохой, свободно передвигаться по острову, с тем чтобы он следил, как работают остальные, впрочем, не позволяя ему слишком долго возле них задерживаться.

Для него не было секретом, что метис смертельно его ненавидит, поскольку он отрезал ему пальцы, но Оберлусу было также известно, что тот боится его так сильно, как никто другой на острове, и позаботится о том, чтобы все было так, как приказывает «хозяин».

— Отныне ответственность лежит на тебе, — предупредил он Мендосу. — И если хочешь сохранить оставшиеся пальцы, советую глядеть в оба. Тебе больше не надо работать, я буду давать тебе бутылку рома в неделю и кое-какие продукты, но ты будешь обязан извещать меня, если кто-то отлынивает, брыкается или валяет дурака.

Таким способом ему удалось разделить пленников.

С одной стороны находился Мендоса, а с ним — его верный пес, преданный норвежец, который слепо ему повиновался, а с другой — португальцы, в свою очередь тоже разделенные: Гамбоа, с его глухим непокорством, — и Соуза и Феррейра, с их безропотным подчинением.

Можно было даже подумать, что двоих последних плен не очень-то и тяготил, потому что не сильно отличался от той жизни, которую они вели на борту корабля — в вечном подчинении у капитана, пьяницы и самодура, получая гроши и скудное пропитание. Нанявшись на корабль, чтобы как-то выжить, постоянно подвергаясь в открытом море множеству опасностей — плачевное состояние старой посудины только увеличивало их число, — они, возможно, просто считали, что сменили плавучую тюрьму на другую, более крепкую и надежную, как всегда, надеясь на маловероятное наступление лучших времен.

Они радовались уже тому, что остались живы — единственные из команды численностью тридцать шесть человек, кому удалось спастись, — к тому же все, что от них требовалось, сводилось к работе и послушанию, а к этому им было не привыкать. Вот почему, когда Гамбоа, который в бытность лоцманом часто ими помыкал, попытался войти к ним в доверие и подговорить их взбунтоваться и на свой страх и риск схватиться с монстром, они сделали вид, что их дело — сторона.

Так Гамбоа — Жуан Баутишта де Гамбоа-и-Кошта — выяснил, что он одинок в своем стремлении к свободе и борьбе, и так же быстро понял, что похититель наблюдает за ним особенно пристально, контролируя его действия. Но Гамбоа был человеком, привыкшим командовать, а не подчиняться, он родился не для того, чтобы быть рабом, а кроме того, ему одному было доподлинно известно, что Оберлус провел его своими трюками с огнями, наведя его на берег.

Он в ту ночь нес вахту, находясь на мостике «Риу-Бранку», и самостоятельно, не посоветовавшись с капитаном, принял решение следовать за неизвестным судном, огни которого виднелись вдали прямо по их курсу. В результате его доверчивости и инициативы капитан и почти все товарищи по плаванию вскоре оказались на дне Тихого океана, от корабля, который ему доверили, в конце концов остались лишь обломки, а он, Жуан Баутишта де Гамбоа-и-Кошта, превратился в раба человека, обманувшего его самым подлым образом.

Поэтому к мятежу его толкало не столько естественное желание обрести свободу, сколько отчаянная жажда мести.

Меньше чем за сутки Игуана Оберлус превратился для Гамбоа в средоточие всех его помыслов, в воплощение всего самого ненавистного и презренного на свете, в тварь, которую следовало истребить, пусть даже ценой собственной жизни.

Вероятность того, что он одержит победу, была ничтожна мала, в этом Гамбоа был уверен, однако, вооружившись терпением, он надеялся нащупать слабое место похитителя. В конце концов, несмотря на внешность, противник был всего-навсего человеком, как любой другой, а людям всегда было свойственно рано или поздно совершить какой-нибудь промах.