Иисус до Евангелий. Как обрывочные воспоминания нескольких человек превратились в учение о Господе, покорившее мир

Научный контекст

В начале XIX века ученые-критики, особенно в Германии, стали все больше приходить к выводу, что как минимум некоторые из евангелий написаны неочевидцами жизни Иисуса и что между евангелиями имеются серьезные противоречия.⁹ Но как же тогда узнать, что происходило во времена проповеди Иисуса, во время его смерти и воскресения? Напрашивающийся выход состоял в том, чтобы определить самое раннее из евангелий в надежде на то, что древнейший источник окажется наиболее достоверным в историческом плане.

Принадлежит ли перу очевидца Евангелие от Иоанна? Ученые спорили об этом в течение всего XIX века. Многие из них продолжали видеть в нем свидетельство очевидца: рассказ апостола Иоанна Зеведеева, который, как издавна считалось, назван в нем «возлюбленным учеником». Было и немало сомнений в Иоанновом авторстве. Но даже если текст написан Иоанном, он настолько отличается от трех других евангелий, что выглядит (как отмечалось еще в ранней Церкви) более «духовным» и богословским ракурсом, чем строго историческим.

Три других евангелия называются «синоптическими». Их объединяют в одну группу, поскольку они сходны по содержанию и включают много одинаковых рассказов, которые часто изложены в той же последовательности, а то и теми же словами. Их можно поместить в параллельные колонки и «обозревать вместе» (от греческого слова с этим значением происходит термин «синоптический»). В науке возникло широкое мнение, что эти три рассказа – менее заидеологизированные, более древние и более достоверные, чем четвертое Евангелие. Но какое из синоптических евангелий самое раннее?

Целый ряд ученых того времени занялся «синоптической проблемой». Так называют попытку понять, почему между евангелиями от Матфея, Марка и Луки имеется и много сходств, в том числе в деталях (даже дословных совпадений), и много различий. Сошлись на том, что первым было написано Евангелие от Марка. Оно самое короткое, и есть веские причины полагать, что Матфей и Лука использовали его в качестве одного из литературных источников.¹⁰

Однако у Матфея и Луки есть целый ряд материалов, которые отсутствуют у Марка. В их число входят молитва Господня и заповеди блаженства («блаженны нищие…»). Раз их нет у Марка, значит, они взяты еще откуда-то. Ученые рассудили так: не похоже, чтобы Матфей заимствовал их у Луки, или Лука – у Матфея. Значит, существовал утерянный ныне источник. Его обозначили литерой Q (первая буква немецкого слова Quelle, «источник»). Матфей также пользовался другими источниками для преданий, которые отсутствуют у Марка и Луки; а Лука – другими источниками для преданий, которых нет у Марка и Матфея.

Для нас важно, что Евангелие от Марка было признано самым древним. Поскольку оно также выглядело наименее заидеологизированным и наиболее лаконичным, его считали и наиболее достоверным. После того как был сделан этот вывод, как грибы после дождя стали появляться описания жизни Иисуса, основанные большей частью на рассказе Евангелия от Марка.

Но вот беда: Марк пишет уж слишком лаконично. Уж очень о многом не сообщает. Даже непонятно, что двигало Иисусом, и в чем состояли его конечные цели. Чтобы решить эту проблему, ученые заполняли пробелы выдумками, плодами собственной фантазии, доморощенным психологическим анализом с попытками понять мотивы Иисуса в тех или иных жизненных ситуациях.¹¹

Все эти работы основывались на предпосылке, что Евангелие от Марка не только самое древнее, но и самое достоверное, самое незамутненное богословскими наслоениями (как мы говорим, «искаженными воспоминаниями»). Эту предпосылку опроверг немецкий ученый Вильям Вреде в своей книге «Мессианская тайна в Евангелиях» (1901).¹² Глубоко и вдумчиво проанализировав Евангелие от Марка, он показал: там очень многое завязано на богословие, а не продиктовано заботой об исторической точности. По сути, дается богословское понимание Иисуса. В частности, именно богословский характер носит идея, что Иисус скрывал в тайне свое мессианство.

Марк снова и снова дает такую картину: кто-то распознает в Иисусе Мессию, но Иисус велит молчать об этом. Исцеляя больного, Иисус заповедует держать исцеление в тайне (Мк 1:44). Когда изгоняемые им бесы называют его Сыном Божьим, он строго запрещает им (Мк 3:11–12). Ученики признают в нем Мессию, но он просит никому об этом не говорить (Мк 8:29–30). Три ближайших апостола видят, как он на их глазах преобразился в сияющую божественную сущность, но он велит им не сообщать о виденном до его воскресения (Мк 9:1–9).

По мнению Вреде, получается несуразица: если бы Иисус считал себя Мессией, он захотел бы, чтобы люди об этом узнали! И не велел бы молчать о своем мессианстве. Значит, мотив «мессианской тайны» в Евангелии от Марка – это попытка Марка и его общины объяснить непонятный для них факт. Христиан удивляло: как же так, если Иисус – Мессия, почему об этом не говорили при его жизни? Марк дал ответ: Иисус хранил свое мессианство в тайне.

Мессианская тайна – это не исторический факт, а богословие. Она позволяла согласовать мессианство Иисуса с тем фактом, что публично он на сей счет не высказывался.¹³ Но раз так, историческая ценность Евангелия от Марка сомнительна. Подобно другим евангелиям, оно насыщено богословскими инвенциями.

Но если древнейшее Евангелие – текст во многом богословский, а не исторический, что можно сказать о доевангельских преданиях об Иисусе? Этим вопросом занялась «критика (анализ) форм», особенно в 1920-е годы. Ее представителей интересовали не столько письменные евангелия, сколько стоящие за ними традиции. Попытку переключиться на устные предания начал Карл Людвиг Шмидт, которого затем затмили Мартин Дибелиус и Рудольф Бультман, настоящие суперзвезды библеистики ХХ века.¹⁴

Начало критики форм

Евангелие от Марка, отмечал Шмидт, можно разбить на смысловые куски: рассказ об исцелении, рассказ об экзорцизме, собрание учений и т. д. В единое целое их увязывает повествовательная канва: допустим, Иисус пошел оттуда-то туда-то, и когда он подходил к такому-то городу, случилось то-то. Но канва, как доказывал Шмидт в своей книге, создана евангелистом.

Но если Марк создал повествовательную канву для рассказов, откуда взялись рассказы? Критика форм доказывала: они не записаны со слов апостолов или слушателей апостолов, а заимствованы из доевангельских устных преданий. Евангелисты – все они, а не только Марк – зафиксировали на письме материалы, которые передавались до них годами и десятилетиями из уст в уста. Стало быть, они не несли полную отсебятину, но и не воспроизводили рассказы очевидцев. Они сплели воедино истории, давно известные в христианских общинах. Мартин Дибелиус видел в этом главную заслугу евангелистов. Евангельские истории – это «жемчужины, нанизанные на нить». Авторы соткали нить, но жемчужины у них уже были.

Ученые вроде Дибелиуса и Бультмана больше интересовались жемчужинами, чем нитью. Они хотели узнать об устных преданиях христианских церквей. Сейчас эти предания доступны лишь в письменном виде, через евангелия. Но если проанализировать евангельские рассказы, можно понять, откуда они взялись и почему обрели ту форму, какую обрели.

Дибелиус и Бультман проводили анализ по-разному, но задачи ставили в конечном счете одинаковые. Идя от текста евангелий к более ранним преданиям, они больше всего изучали две стороны этих преданий: форму (отсюда и термин «критика форм») и «место в жизни» (нем. Sitz im Leben), то есть жизненные ситуации, которые их сформировали.