Иисус. Дорога в Кану

В Сепфорисе этой засушливой зимой шли бесконечные разговоры о разбойниках. Но также повсеместно говорили о Пилате и его солдатах, которые медленно приближаются к Иерусалиму, везя с собой знамена с начертанным на них именем Цезаря, знамена, которые нельзя пропускать через городские ворота. Это было кощунство — ввозить знамена с именем императора в наш город. Мы не принимали изображений людей, мы не принимали имени и изображения императора, который называл себя богом.

При императоре Августе Цезаре ничего подобного не происходило. На самом деле, никто не был уверен в том, что сам Август когда-либо считал себя богом. Конечно, он ничего не имел против этого, и существовали храмы, возведенные в его честь. Возможно, его наследник Тиберий тоже не верил в свое божественное происхождение.

Однако людям не было дела до личного мнения императора. Они знали, что римские солдаты везут знамена через Иудею, и им это не нравилось. И солдаты царя возмущались, когда попадали за пределы дворца — в таверну, на рыночную площадь или куда-то еще.

Самого же царя, Ирода Антипы, не было в Сепфорисе. Он уехал в Тверию, свой новый город, названный в честь нового императора, который Ирод построил у моря. Мы никогда не ходили туда на работу. Туча висела над ним, ради его строительства разорили могилы. И поскольку работники, которым не было дела до подобных предрассудков, хлынули на восток, в Сепфорисе оказалось больше работы, чем когда-либо.

Мы всегда хорошо зарабатывали в Сепфорисе. Царь время от времени приезжал в свой дворец, но независимо от того, был он в городе или нет, через его многочисленные покои постоянно двигался поток знати, и строительные работы никогда не прекращались ни во дворце, ни в роскошных домах богачей.

Теперь все эти богатые мужчины и женщины, как и остальные, думали о Понтии Пилате. Когда речь шла о том, что римляне везут знамена в Святой город, евреи из всех слоев общества становились просто евреями.

Никто, кажется, не знал этого Понтия Пилата, однако все его презирали.

Между тем слухи о побивании камнями распространились по окрестностям, и люди косились на нас, словно мы были той самой толпой из Назарета, во всяком случае, мои братья и племянники думали именно так, когда сверкали глазами в ответ. А заказчики спорили о цене раствора для кирпичей, которые я клал, или о густоте штукатурки, замешенной в ведре.

Конечно, люди были правы, когда тревожились по поводу Понтия Пилата. Он был новый человек, он не знал наших обычаев. Ходили слухи, что он из окружения Сеяна, а никто не питал к Сеяну особенной любви, потому что он, как все думали, правил вместо удалившегося от дел императора Тиберия. А кто такой Сеян, говорили люди, если не командир личной гвардии императора, вояка, который на все привык смотреть сквозь пальцы?

Мне не хотелось думать обо всем этом. О страданиях Молчаливой Ханны, которая приходила и уходила вместе с Авигеей, цепляясь за ее руку. О тоске, застывшей в глазах Авигеи, когда она смотрела на меня, об угрюмом понимании, из-за которого умолк и ее радостный смех, и совсем недавно звучавшее пение.

Однако я не мог выбросить эти мысли из головы. Зачем я только пришел в рощу? Что я думал здесь обрести?

На мгновение я провалился в сон.

«Авигея. Разве ты не знаешь, что это Эдем? Нехорошо человеку быть одному!»

Я проснулся как от толчка, в темноте, завернутый в свои циновки. Вышел из рощи и направился домой.

Спустившись ниже по холму, я увидел мерцающие огни Назарета. Так всегда бывает зимой. Людям приходится работать по большей части при свете лампы, фонаря или факела. Зрелище радовало глаз.

Там, где я стоял, небо было безоблачное, безлунное — прекрасная чернота с бесчисленными звездами.

— Кто может постичь доброту твою, Господи? — прошептал я. — Ты взял огонь и из него сотворил бесконечное множество ламп, что украшают собой ночь.

Покой опустился на меня. Привычная боль в руках и плечах ушла. Ветер был прохладный, но успокаивающий. Что-то внутри перестало дрожать от напряжения. Прошло уже много времени с тех пор, как я переживал подобное, и я позволил рухнуть темнице моей плоти. Я чувствовал, как вырываюсь из нее и взмываю вверх, в ночь, наполненную мириадами живых существ, и их пение заглушает тревожные удары сердца. Скорлупа тела исчезла. Я был среди звезд. Однако моя человеческая душа не позволила затеряться между ними. Я заговорил на человеческом языке.

— Нет, я все доведу до конца, — сказал я.

Я стоял на иссохшей траве под сводом Небес. Я был маленький. Я был усталый и одинокий.

— Господи, — воззвал я к легкому ветерку. — Сколько еще?

Глава 7

Два фонаря горели во дворе, и от этого становилось веселее. Я был рад видеть свет, и племянника Маленького Клеопу, и его отца Силу: они стругали доски. Я знал, для чего эти доски, знал, что работа должна быть сделана к завтрашнему дню.

— Вы оба выглядите уставшими, — сказал я. — Хватит, я сам все сделаю. Остругаю доски.

— Почему ты должен заканчивать работу один? — возразил Сила и многозначительно кивнул на дом. — Закончить надо сегодня вечером.

— Я успею все сделать сегодня вечером, — сказал я. — И даже буду рад. Мне сейчас хочется остаться одному и поработать. Кстати, Сила, твоя жена ждет тебя в дверях. Я только что ее видел. Ступай.

Сила кивнул и направился к своему дому выше по холму. Он жил со своей женой в доме нашего двоюродного брата Леви, ее брата. Однако сын Силы, Маленький Клеопа, жил с нами.

Маленький Клеопа мимоходом обнял меня и вошел в дом.

Фонари давали много света, и было прекрасно видно, что надо делать: требовалось идеально ровно прочертить линии. У меня имелся для этого инструмент — черепок. Всего нужно было семь линий.

Во двор вошел Иасон.

Его тень упала на меня. Я ощутил запах вина.

— Ты меня избегаешь, Иешуа, — сказал он.

— Что за глупости, друг, — сказал я, смеясь и продолжая работать. — Я был занят работой, которую надо успеть сделать. И тебя не видел. Где ты был?

Он заговорил, шагая из стороны в сторону. Его тень металась по каменным плитам. В руке у него была чаша с вином. Я услышал, как он сделал глоток.

— Ты же знаешь, где я был, — сказал он. — Сколько раз ты поднимался на холм, садился на пол рядом со мной и требовал, чтобы я тебе почитал? Сколько раз я пересказывал тебе новости из Рима и ты ловил каждое слово?

— Так это же летом, Иасон, когда дни длинные, — ответил я мягко.

И осторожно провел ровную линию.