Иктанэр и Моизэта

План Фульбера таким образом обнаруживал всю гениальность ума этого человека, который словно воплощал в себе страшного Люцифера, выступившего на борьбу с Богом.

Но его последователь, Фульбер, не был свободен от человеческого несовершенства; и этот гениальный человек страдал одним недостатком, который вообще может быть лишь смешон, но иногда может иметь и тяжкие последствия: он разговаривал вслух во сне!

Вера и Моизэта с их молодой служанкой негритянкой Дорой были заперты в секретном помещении, находившемся за спальной Оксуса и сообщавшемся с ней через маленькую замаскированную дверь; что же касается Марты, то она со своей служанкой Бавкидой была заперта в другом секретном помещении, специально оборудованном для этой цели за спальней Фульбера.

В маленькой гостиной Марты только что пробили полночь часики, висевшие на белой, слоновой кости, подставке. Сама Марта задумчиво полулежала в глубоком и просторном кресле, перебирая в своем проясневшем уме все трагические происшествия своей жизни.

У ее ног сидела на пуфе и плела нескончаемые кружева ее верная Бавкида. Электрический свет, смягченный тюлевым зеленым абажуром, падал сверху на обеих молчаливых женщин.

Вдруг за стеной, на которой висели часы, послышался шум шагов.

— Отец пришел в свою спальню! — тихо проговорила Бавкида.

Марта слегка вздрогнула.

Из этой маленькой гостиной, действительно, можно было разобрать малейший шорох в смежной комнате Фульбера. И этот акустический феномен происходил совсем не от тонкости каменной стены, которая, наоборот, была здесь до 50 сантиметров толщины, но всецело от пористости в этом месте скалы, всей издырявленной пустотами, дающими огромный резонанс, как это часто случается в природных гротах.

— Отец улегся! — прошептала Бавкида.

И наступило долгое молчание.

Вдруг какой-то вскрик раздался из комнаты Фульбера. Обе женщины вздрогнули и затаили дыхание. Опять наступила тишина. Потом до них донеслись неясные восклицания, смутные слова.

— Он бредит! — тихим голосом проговорила Марта. Поди сюда, Бавкида! Ах, если бы он мог говорить! О, если бы Бог дал мне узнать хоть что-нибудь из тех ужасных тайн, которые нас окружают и так меня терзают. Поди сюда, Бавкида, поди!..

Они встали и неслышными шагами приблизились к стене. Они обе осторожно прижались к ней и прильнули ушами.

Снова наступило молчание.

Но вдруг отчетливый голос произнес:

— Нет, нет, отец, отчаиваться не надо!

Молчание и затем тот же несколько заглушенный голос быстро-быстро заговорил.

Марта, забыв обо всем остальном, слушала этот сомнамбулический голос, то громкий, оживленный и жаркий, то тихий и неразборчивый, слегка охрипший. Целых два часа монах говорил в своем беспокойном сне. Без всяких переходов он говорил о своих грандиозных планах, вспомнил об отнятии у Марты ее новорожденного сына, о страшной операции на острове Кабрере… Потом он обратился к будущему: он уже видел истребление всех флотов, подчинение всего Мира, побежденного и распростертого под его железной пятой…

Бавкида не понимала, что слышала. Но Марта понимала даже слишком. И она слушала, задыхаясь, почти падая без памяти и хватаясь за стену. Она впивалась в эти ужасные раскрытия тайн. Иктанэр! О, она уже догадалась, что он был ее сыном. Сын ее!

Холодный пот выступил у нее на лбу. В глазах ее горел лихорадочный огонь. Сердце ее билось, словно хотело разорваться. И в ее ошеломленной голове вихрем крутились ужасные мысли, разбуженные словами монаха.

— Бавкида! Бавкида! — пролепетала бедная женщина. — Нужно спасти моего сына, спасти его! Помешать преступлениям, пролитию крови! Ах, Моизэта!

И негритянка подхватила в свои объятия упавшую без памяти Марту.

В девять часов утра после этой необычайной ночи, Оксус, Фульбер и Иктанэр были в лаборатории, в бассейне снабжения «Торпедо». Подводный аппарат весь сверкал под электрическим светом.

— Сколько мин? — спросил монах.

— Снаряжение полное, — отвечал Оксус. — Шестьдесят.

— И склад провианта?

— Полон.

— Элементы?

— Обновлены.

— Все, значит, в порядке?

— Все!

— Да, все! — подтвердил и Иктанэр. — И я отправлюсь.

— Вот, сын мой, ультиматум! — проговорил монах.

И он передал Иктанэру серебряный, герметически закупоренный футляр.

— Будь благоразумен!

Трое мужчин переглянулись. И внезапно Оксус раскрыл свои объятия.

Иктанэр словно бы поколебался. Но две слезы засверкали на его ресницах, и он кинулся на грудь к Оксусу.

После него Фульбер взял молодого человека за руки и, глядя ему в самую душу, проговорил:

— Я не привлеку тебя в свои объятия раньше, чем ты не найдешь Моизэту. Иди же!..

Огромная армада тем временем быстро шла в Красном море. При выходе из Суэцкого канала она перенесла сильную бурю. Между слишком тесно шедшими судами произошло несколько столкновений. Один крейсер даже потонул и так быстро, что не могли спасти никого из его экипажа. Но потеря одной боевой единицы в такой громадной флотилии, конечно, представляла лишь незначительный случай.

Миноносец дальнего плавания «Циклон» и английский истребитель «Свифт» предшествовали флоту, делая оба по тридцать шесть узлов в час. Сопровождаемые дюжиной других миноносцев и истребителей различных наций, они образовывали собой самое острие всего авангарда.

Оба суденышка прошли Аден, не заходя в него. Они сначала должны были сделать поспешную разведку до острова Сокоторы и затем вернуться в Аден, где заготовлены были колоссальные количества угля для поочередного снабжения всех судов флотилии. В Адэне «Свифт» и «Циклон» должны были дождаться обоих адмиральских кораблей, т. е. «Дриднойта» — адмирала Бересфорда и «Республики» — адмирала Жерминэ, которые шли вслед. Командир английского истребителя и французского миноносца должны были представить главнокомандующим их рапорт о своей отважной рекогносцировке, после чего лишь мог быть формально подтвержден, или, при необходимости, отменен предварительный приказ о концентрации всего флота на широте острова Сокоторы.

На палубе «Циклона», рядом Сизэра и Сэнт-Клер, опершись на перила, исследовали горизонт в морские бинокли.

Им пришлось прочно расставить ноги и цепко держаться на палубе; они даже схватились руками за поручни борта, до такой степени расходилось море, и его волны то и дело перекатывались через всю палубу с носа до кормы и швыряли судно как щепку. Рев моря и удары волн производили оглушительный и беспрерывный шум. Ветер, однако, стихал, и небо было ясно.

— Эта невыносимая качка, — проговорил Сэнт-Клер, — должно быть, осталась от вчерашней бури, взбудоражившей весь Аденский залив.