Илиодор. Мистический друг Распутина. Том 1

Грядущее народное возмездие – главная тема всех публицистических сочинений о. Илиодора. Он образно представлял русский народ то как Георгия Победоносца, поражающего «революционного освободительного жестокого змия», то как спящего Илью Муромца или какого-то другого богатыря, который, проснувшись, порвет свои путы.

Обращаясь к народу, он призывал не допустить поругания веры и самодержавной власти даже ценой жизни: «Пусть враги наши строят конституцию на трупах наших и пишут законы новые нашей мученической, святой кровью, чтобы мы не видели позора Святой России и не слышали диких победных криков безбожников». Посему «настала пора дать последний бой проклятой революции!».

Однако о. Илиодор подчеркивал, что речь идет не о преступном бунте, а об исполнении долга. «Неужели же я бунтовщик? Неужели же призываю народ к восстанию? Неужели же я стал на путь Пугачева, Разина и Лжедимитрия? О, нет, нет и нет! Я призываю народ не к восстанию, а к защите святынь поруганных. … Пусть будет это восстание, но восстание не бунтовское, а законное, святое, великое, Божие! Это – восстание правды против лжи, любви ко Христу против любви к дьяволу!». Словом, дело богоугодное, что особенно хорошо заметно по аллегорическому «Видению монаха», где о. Илиодор описывал, как черная сотня шествует на битву, сопровождаемая ангелами, с пением ирмосов Великого покаянного канона, а само сражение заменяется вмешательством высших сил. В то же время о. Илиодор не раз писал, что самосуд должен быть санкционирован монархом.

С другой стороны, о. Илиодор стращал революционеров народным гневом: «Неужели вы не предвидите того, что озверевший и одичалый под влиянием ваших сатанинских напевов русский народ, увидев в вас своих губителей и развратителей, сорвет с вас маски, обратится на вас и, как свирепый лев, как разъяренный медведь, растерзает вас, уничтожит, и память ваша проклятая погибнет с шумом, а народ потом будет с омерзением произносить ваше имя!». Позже он повторил это предупреждение в адрес помещиков и судей.

После всех этих громких заявлений о. Илиодор не стеснялся уверять, будто «не призывает народ вступать в бой, а только напоминает народу о его долге»; «народный самосуд, когда настанет для него время, придет сам собой, без всякого призыва его со стороны кого бы то ни было. Ведь народ не чурбан: он имеет живую душу, чуткое, мягкое сердце; он понимает хорошо, как над ним издеваются безумцы, подпольные гады». Более того, о. Илиодор якобы стремился не вызвать кровопролитие, а, наоборот, его предотвратить, желая страхом возмездия «удержать порывы проклятых русских дураков» и заставить их покаяться.

На простодушных волынских хлеборобов подобные речи о. Илиодора производили огромное впечатление.

– Готовы ли умереть за Святую Веру и Царя? – торжественно вопрошал он.

– Умрем, умрем прежде, чем откажемся от этих святынь!!! – был ответ.

Позже о. Илиодор с гордостью рассказывал, как «его хохлы» кричали: «Разреши нам, если находишь нужным, поехать в Петербург, где мы станем и справимся с этими жидами и др. на защиту Царя и Св.Православной церкви».

На апокалиптической картине грядущего народного восстания о. Илиодор изображал и себя самого: «Моя же роль как пастыря Церкви будет заключаться в том, что я буду идти с крестом Христовым впереди священной рати, ободрять ее, как это делают священники Божии на бранных полях!». Порой прямо приписывал себе роль полководца: «Я сам с Святым Крестом поведу эту рать против вас». То же самое повторил устно в «Русском собрании». Неудивительно, что один репортер сравнил его с вдохновителем крестовых походов Петром Амьенским.

Собственная миссия

Свою миссию о. Илиодор неизменно характеризовал в самых возвышенных тонах, считая себя, ни много ни мало, пророком. Однажды даже процитировал одноименное пушкинское стихотворение.

В «Видении монаха» он описывал свой воображаемый диалог с Богом:

«– Монах служитель Мой, что же ты ничего не говоришь этим народам?

– Что же я скажу им, Господи?

– Вам даны законы Неба, и разве ты не знаешь, что говорить стоящим по правую и по левую сторону?

– Знаю, Господи, знаю, только я не смею сказать людям грозное слово, ибо сам человек грешен.

– Ты не свое слово будешь говорить, а Мое; я знал твое недостоинство, но избрал тебя сосудом Своим, чтобы ты не возгордился и чтобы чрез твою немощь явилась Моя Сила; Я дал тебе право вязать и решать [так в тексте]; поэтому не убойся ничего и сделай то, что ты должен исполнить!

– Исполню, Господи, исполню! Не смею ослушаться слов Твоих».

О. Илиодор искренно считал, что передает современникам волю Божию. «Все это я сказал вам не от себя и не от диавола, словами которого говорят "освободители", а от Бога и Христа моего: это Он повелел мне говорить как пастырю Церкви, как служителю Своему!». Поэтому намеревался «свободно говорить людям святую истину», пользуясь преимуществами монашеского положения. «Не умолкну добровольно до тех пор, пока не выскажу всякую обо всем и обо всех чистую святую правду. Если я этого не сделаю, то я не знаю, зачем мне жить на земле…». Таким образом, свое предназначение он видел в проповеди «правды и человеческой справедливости». «…я и в могилу сойду с моим дорогим знаменем; и никакая сатанинская рука не вырвет из моих объятий этого священного знамени; говорю "сатанинская", ибо у христианской души не явится даже и намерения отнять у меня знамя правды, Истины, честности, справедливости евангельской!».

В силу этого принципа о. Илиодор и выступал против революции и либерализма, выступив на борьбу со «страшным зверем» – «проклятой революционной гидрой». «Со всей силой темперамента донского казака я боролся, используя свой авторитет, за церковь, царя и русский народ, – вспоминал Сергей Труфанов. – … Искренность и энергия моей борьбы против революционеров не знали границ».

Итог: монах-бунтарь

Таким образом, бесхитростное, но красочное мировоззрение о. Илиодора представляет собой обыкновенную славянофильскую систему взглядов с прибавлением религиозных и социалистических мотивов, а также убеждения в необходимости своего рода «революции справа».

Неудивительно, что современники зачастую гадали, правый он или левый, а некоторые даже причисляли о. Илиодора к революционерам. Шульгин находил, что он был «демагог» и «монархист для вида». Меньшиков писал о «столь близких ему бомбистах красной сотни».

Однако о. Илиодор неизменно настаивал на своей политической благонадежности: «Свидетельствуюсь собственной священнической совестью пред Вами, Ваше Преосвященство, что я – не бунтовщик, я – не революционер». Не выступая против законных властей, он лишь по долгу пастыря обличает их грехи. «…властям нужно повиноваться для Бога и власть должна служить для Бога. А если служит не для Бога, так кому служит? Диаволу. Так вот если диаволу служит, так обличай и борись, сколько можешь». Соответственно, он считал себя вправе не повиноваться тем распоряжениям властей, которые казались ему незаконными.

Точно так же о. Илиодор при необходимости был готов выйти из послушания духовной власти и обличить ее, основываясь на 15-м правиле Двукратного Константинопольского собора, одобряющем разрыв с архиереями-еретиками: «Ибо они осудили не епископов, а лжеепископов и лжеучителей».

Иеромонах настаивал, что и свою паству воспитывает в духе покорности властям. «Илиодор никогда не прольет крови, ибо он приносит Богу бескровные жертвы». Снова и снова о. Илиодор твердил: «От моих проповедей не прольется ни одной капли крови». Даже в дни противостояния с властями он повторил: «Ни при жизни моей, ни после смерти моей не прольется ни капли чьей-нибудь крови. Я вас всегда учил добру и теперь прошу, если мне придется скоро умереть, то никому не мстить за меня и пусть все они там знают, пусть знает полиция и все власти, что через меня никогда не прольется ни капли крови!».

С особенным жаром он открещивался от навязанного ему ярлыка погромщика: «народ, идущий за о. Илиодором, будет тогда совершать погромы, когда у козы вырастет хвост». «Я никогда не призывал к насилию и к погромам, а, наоборот, отвержением и проклятием небесным грозил за них»; «я никогда никого не подстрекал к какому бы то ни было насилию своими проповедями».

Когда его сравнивали с Гапоном и другими священниками крайних левых убеждений, он горячо протестовал: «я ни Гапон, ни Колокольников, ни Тихвинский; в своей деятельности руковожусь не личными страстями, а единственным желанием спасти Родину Святую, Трон Царя и Ограду Церкви».