Иллюзии

Музыка не смолкала. Найджел замер. Он никогда не слышал ничего подобного. Сквозь хватающий за душу быстрый и четкий ритм пробивалась нежная мелодия. Она была похожа на затихающий в траве ветер, являясь частью целого, но все же не доминируя над основной мелодией. Ритм был совершенно чужим, ударения приходились на непривычные места, создавая впечатление рушившегося под напором смерча леса. Закрыв за собой дверь кабинета, Найджел взбежал по лестнице.

* * *

Треугольный корпус инструмента вибрировал под ее пальцами, изливая душу древней раги. [3] Фрэнсис сидела на стульчике от клавесина, скрестив ноги и повернувшись спиной к двери. Музыка струилась из-под ее пальцев.

3

Индийский музыкальный инструмент.

Позади нее скрипнула дверь, и она тотчас прижала ладонью струны.

– Спой Господу нашему новую песню, – прозвучал в звенящей тишине голос Найджела. – Он творит для нас чудеса.

Ей следовало бы догадаться, что Риво привлекут звуки музыки. Фрэнсис опасалась смотреть на него, хотя каждой клеточкой своего тела ощущала его присутствие. Она склонила голову над балалайкой и закрыла глаза.

– Прошу прощения. Вы прислали мастера настроить для меня клавесин? Какое великодушие. Спасибо. Я не буду играть, если это беспокоит вас.

– Можете играть, когда захотите, – после короткой паузы ответил он. – Продолжайте, прошу вас.

Фрэнсис услышала, как он сел. Она прекрасно представляла себе, как он выглядит: загадочный, непробиваемый, окруженный броней цинизма. Тем не менее его длившееся лишь мгновение замешательство выдало таящуюся за внешним спокойствием бездну тревоги. Ему потребовалось определенное мужество, чтобы остаться. Звуки балалайки вызывали у него беспокойство. Почему? Из-за того, что вылетавшие из-под ее пальцев звуки не были похожи на привычные для Запада трели и аккорды? Потому, что ее музыка не была спокойной и цивилизованной, как произведения для клавесина? Или с этими русскими струнами были связаны какие-то мрачные воспоминания? Не этим ли объясняется его бравада? «Я жил там и привез ее с собой».

Найджел попросил продолжать. Было ли это испытанием для него или для нее? Пытаясь отвлечься от мыслей о нем, она коснулась струн и стала ждать, когда к ней вернется ощущение раги. Пальцы сами собой пришли в движение. Эта музыка была предназначена для очищения души, для обретения спокойствия. Послеполуденная мелодия. Но в ее игре чувствовались напряженность и страдание. Они вплетались в древний ритм, пробегая по нему лихорадочными волнами. Фрэнсис с отчаянием призывала музыку исцелить ее.

Непривычные звуки, изящные и сдержанные, вибрируя, плыли по комнате, помимо ее воли, перенося Фрэнсис за тысячи миль, туда, где на фоне темного, набухшего дождем неба сверкали далекие пики Гималаев. Среди темных облаков плыли белые журавли, рассеиваясь в преддверии приближающейся бури. Ноты рассыпались по комнате, как стая птиц. Когда затихли последние звуки, торжественная тишина, подобно снегу, сомкнулась над ней.

– Бог мой! – наконец нарушил молчание Найджел. Его голос звучал почти благоговейно. – «Пусть реки аплодируют. Пусть холмы пляшут в общем танце». Я никогда не слышал ничего подобного.

Фрэнсис повернулась к нему. Найджел растянулся в стоящем у стены шезлонге. На нем был костюм для верховой езды: сшитая на заказ куртка, рыжевато-коричневые бриджи, ботфорты с короткими тупыми шпорами. Высокий воротник его рубашки стягивал аккуратно завязанный спереди жесткий от крахмала галстук. Льющийся из окна свет падал на его высокие скулы и мужественный подбородок. Глаза Найджела были закрыты, на лице отразились волнение и блаженство.

Не в силах разобраться в собственных чувствах и все еще захваченная музыкой, Фрэнсис отложила балалайку. Его присутствие испортило игру. Вместо очищения она обрела лишь тревогу. Почему он остался?

– Это не поможет вам найти мне герцога. Или купить английское платье, – помимо воли вырвалось у нее.

Он внезапно сел. Его черные глаза пожирали ее.

– Что?

Он погрузился в ее музыку, а теперь она разрушила очарование момента, вернув его к действительности. Девушка поняла, что Найджел почувствовал это и – просто пугающая гибкость ума – тотчас же адаптировался к ситуации. Удастся ли ей когда-нибудь смутить его или застать врасплох?

Фрэнсис наклонилась и принялась перебирать струны. Для английского уха эти звуки должны были звучать диссонансом.

– В Фарнхерсте я видела людей, которые могут обеспечить мое будущее. Они бежали от меня, как кролики. Сегодня я повстречала в прихожей вашего друга. Это один из тех гостей, что вы собирались пригласить на званый обед? Человек, который может предложить мне свое покровительство и забрать меня отсюда? Вы тратите время впустую. Майор Уиндхем, кажется, восхищен мной, но он боится за свою душу.

Найджел продолжал пристально смотреть на нее.

– Вы же англичанка, Фрэнсис.

– Неужели? – Девушка взяла балалайку. – А как насчет этого?

Она принялась быстро и ритмично дергать струны, хлопая в промежутках ладонью по треугольному корпусу инструмента. Клавесин загудел, резонируя в такт ее притопывающей ноге. Затем она начала декламировать, придерживаясь все того же странного ритма. Отложив балалайку, Фрэнсис соскользнула со стульчика. Не прекращая пения, она стала исполнять классический индийский танец: кружилась, притопывала ногой и поводила глазами. Каждый поворот ее рук, каждое отточенное движение имели определенный смысл. Она танцевала падам, древнюю поэму о любви. Каждый жест что-то означал, какое-то слово или мысль, как будто поэтические образы струились с кончиков ее пальцев, и даже выражение лица девушки о многом могло рассказать понимающему человеку. Все было рассчитано – ни одного случайного движения или импровизации. Танец требовал полнейшей отдачи и сосредоточенности. Тем не менее Фрэнсис по-прежнему ощущала присутствие Найджела. Он не отрывал от нее пристального взгляда. Фрэнсис чувствовала, что он не меньше ее – как будто он все еще слышал звуки балалайки – захвачен возбуждающим ритмом танца.

Когда она остановилась, оба тяжело дышали.

– Многие ли из английских дам способны на такое? Вот так! – резко бросила она. – Именно этому меня учили. Для вас все это так же чуждо, как тропические острова!

– Неужели? И это ваша суть? Бог мой, если бы все было так просто!

Сердце Фрэнсис бешено колотилось. «Пусть реки аплодируют».

– Что вы имеете в виду?

– Это ведь только внешнее, правда, Фрэнсис? Палаты из серебра. Или в данном случае обманчивые шелковые покровы. Неужели под ними вы так неуязвимы?

Ее страдания стали невыносимы – стая взметнувшихся журавлей перед бурей.

– Я не подхожу ни одному из ваших лордов. Они не понимают меня, а я не знаю, какие они. Чего ожидает англичанин от своей любовницы?

Его темные глаза прищурились. Фрэнсис чувствовала, как Найджел отдаляется от нее, укрываясь броней цинизма. Когда он заговорил, страсть уже не сквозила в его голосе.

– Полагаю, обычных вещей.

– Да, совершенно верно! Обычных вещей! Я не знаю, что это такое. Разве вы не видите?

Он закрыл глаза.

– Я вижу, что ваш танец превосходит все, что знает обыкновенная любовница герцога. Откуда у вас такая уверенность, что это имеет какое-либо значение?

– Конечно, имеет! Вы позволили музыке умереть в этой комнате. Неужели вас так сильно пугают чувства?

– Почему, черт возьми, вы думаете, что вам известно, что пугает меня?

– Вы утверждали, что я прячусь за шелковыми одеждами. Что англичане могут знать о чувственности? Посмотрите на свою одежду! Вы заперты внутри плотных слоев ткани и скованы ею, как цепями. Вы лишены свободы движений. Ваша кожа не дышит. В Индии тело считается священным храмом. Ему позволено быть естественным. Даже мужчины носят просторные одежды, чтобы дать своим мышцам свободу.