Иллюзия Луны

Да что говорить… Вот раньше – лежишь на травке в родном дворе, перед носом полкило стибренных сосисок, в небе облака, на душе покой, на морде улыбка. И никакая сука не подберется отобрать награбленное. А теперь все не то, и молодость проходит, и морда белеет, словно налипший на нее снег уже не стаивает, и тревожное ожидание и грусть, скопившиеся под сердцем, не отступают… Тот, кого она поджидала, задерживался, и Кочка старалась не думать о том, что будет, если он не придет.

Она выросла на улице, никогда не была домашней собакой и часто радовалась тому, что не сохранила душераздирающих воспоминаний о теплой подстилке и хозяйских нежностях. Людей Кочка с детства обходила стороной. Не то чтобы она так уж их боялась, но на всякий случай не доверяла. Иногда, правда, позволяла какому-нибудь обормоту-ребенку погладить и покормить себя, но всегда подозрительно косилась в сторону мамаши. Эти страшные и непредсказуемые женщины, едва заметив какую-нибудь собачонку, могли развести такой крик о блохах и лишаях, что потом долго не хотелось не то что подходить, даже думать о людях.

Другое дело – художник. К нему Кочка привязалась мгновенно, как только прописалась в этом дворе. Каждый вечер ждала его, радовалась, когда встречала, и печалилась, если он не появлялся, и часто с грустью думала, что наверняка однажды что-нибудь случится, он не придет, и она опять останется одна.

Кочка тоскливо посмотрела на желтый свет фонаря, киснущий в холодных влажных сумерках, вздохнула, переступила лапами и вдруг радостно взвизгнула. Вот она – знакомая фигура! Снег скрипел под ногами мужчины, и в унисон его шагам счастливо билось Кочкино сердце. Приветственно помахивая хвостом, она затрусила навстречу своему приятелю. Тот тоже заметил собаку, присвистнул и прибавил шагу.

Кирилл Александрович Герман, видный мужчина сорока восьми лет, в ту зиму был в прекрасной форме. Рослый, стройный, мощный, подтянутый, Кир с удовольствием ходил пешком, взбегал вверх по лестницам, разгоняя кровь и нагружая работой здоровые мышцы. Боли в спине – наследство сидячей и стоячей работы – отступили, однако он понимал, что скорее всего это ненадолго, и старательно выполнял все упражнения, которые ему посоветовал врач-китаец.

Сейчас Кир шел к подъезду, со скрипом вдавливая в снег тяжелые ботинки и оставляя за собой ровную цепочку огромных глубоких следов. Шаг у него был широкий, размах плеч внушительный. Ему прекрасно подходило определение «крупный». Крупные черты лица, крупные ладони, руки, ступни 46-го размера, размашистая походка, громкий голос. Однако сам Кир совсем не дорожил своей внешней брутальностью, этот почти двухметровый гигант мог сделаться незаметным и невыразительным, как будто даже становился ниже ростом, мельче, хлипче и приземистее. Порой вроде без видимых причин Кир вдруг начинал хромать на одну ногу, потом – на другую, подслеповато щурился, всматриваясь в книжный текст, набранный мелким шрифтом, переспрашивал собеседника, сидевшего у него под локтем, кряхтел вставая и садился охая. У людей случайных могли сложиться прямо противоположные представления о Кире. Одним он запоминался немолодым уже мужчиной с неуверенной походкой и рассеянным взглядом, другие видели в нем агрессивного самца, переполненного тестостероном, третьи же считали его выжившим из ума старикашкой. Сам Кир не придерживался определенного амплуа, не стремился соответствовать ни одному из выбранных, как платье из шкафа, образов, импровизировал на ходу и жил себе поживал, улыбаясь на все стороны джокондовской улыбкой.

С последней, кстати, он был хорошо знаком. Во дворе говорили правду, Кир действительно был художником. В свое время он с блеском окончил Академию, много и успешно выставлялся, заслужил признание, получил свои положенные премии и награды и… заскучал. Занялся иллюстрированием книг и прославился как мастер, который с помощью рисунка или графики даже скучную и посредственную книгу мог превратить в обаятельное произведение искусства. Классическая литература издавалась и переиздавалась с его замечательными работами, но постепенно потребность в талантливом оформлении исчезла сама собой. Книги все больше выходили на дешевой бумаге, простенькие, броско и безвкусно оформленные, и сам Кир, вчитываясь в очередную рукопись, морщился, откладывал ее в сторону и кричал домработнице Насте, чтобы звонила в издательство и отказывала. Его собственная живопись стояла в мастерской, повернутая лицом к стене, а Кир все чаще говорил о том, что в неблагоприятный период и животные не размножаются и художники не плодоносят.

Заказы на копии появились неожиданно. Сначала какому-то толстопузому банкиру захотелось нетривиальным способом потратить очередную порцию лихих и лишних денег. После некоторых размышлений он решил, что сможет удовлетвориться только «голой бабой» на стене в гостиной. «Голой бабой», к несчастью, оказалась харьковская бестия Ида Рубинштейн кисти Серова. Но все оказалось не так-то просто. Банкир несколько растерялся от того, что ни его положение, ни влияние, ни взятки не помогали вынести знаменитую картину из музея и доставить в его загородную резиденцию.

Он занервничал, уволил двух помощников и едва не заработал язву желудка и инфаркт, пока банкира не убедили отступить от стен «Русского музея» и отказаться от идеи национализировать в свою пользу «голую бабу». Банкир было приуныл, но его новый «консультант по культуре» нашептал хозяину, что если нельзя, но очень хочется – всегда найдутся варианты. Вечером того же дня Кирилл Герман получил заказ на увеличенную копию портрета Иды Рубинштейн. Выслушав посетителя, назвавшегося Вольдемаром, Кир крякнул. И оригинал-то был довольно большой, а тут еще в полтора раза… Однако лишних вопросов задавать не стал, и спустя месяц к мастерской подъехал строительный кран, гигантскую картину кое-как вытянули в окно и уволокли за город. Киру передали толстый конверт, и все остались довольны. Банкир еще неделю не мог успокоиться: все звонил Киру и плакал от восторга. Потом звонки и восторги прекратились – из газет Кир узнал, что банкира убили, имущество распродали, и обнаженная богачка, чудачка и танцовщица исчезла в неизвестном направлении.

Не исчез Вольдемар. Уже следующий заказ Кира составлял пятнадцать (!) портретов Моны Лизы. Какого лешего кому-то понадобилось столько знаменитых загадочных улыбок, Кир не знал и знать не хотел. Но, приступив к работе, он уже на пятой копии почувствовал, что проданная душа стоит дорого. Десятую он писал с устойчивым чувством ненависти и к себе самому, и к проклятой итальянке. Пятнадцатая картина выглядела и вовсе ужасно. Растиражированная Джоконда, мстя мастеру повторов, откровенно ухмылялась, сверкала злющими глазами и с ненавистью взирала с полотна на мир. Однако заказчик ничего не понял. На Кира вновь обрушился золотой поток, он позволил себе на некоторое время отдохнуть от необъяснимых причуд нуворишей и уехал в Париж.

Там Кир первым делом направился в Лувр и долго стоял перед подлинником, убеждаясь в том, что некоторые его копии были шедеврами. Если бы не несколько сантиметров, которые он всегда добавлял к размеру оригинала, иллюзия подобия была бы совершенной. Никому другому, включая заказчика, эта разница, естественно, не была заметна, но Кира она надежно защищала от криминального следа.

Подмигнув напоследок опостылевшей ему итальянке, Кир вышел из зала. Он не мог с уверенностью сказать, что она не сделала того же. По крайней мере, за его спиной один из посетителей вдруг потрясенно ахнул. Хотя, возможно, он просто от всей души восхитился трансцендентной красотой самой знаменитой матроны Возрождения…

Улетев в воспоминаниях в дальние дали и прошлые времена, Кир внезапно получил крепкий удар в спину. Он обернулся. Неподалеку дети играли в снежки, один из мальчишек промахнулся и попал в него. Парень поднял в извиняющем жесте руки и… тут же получил в физиономию крепкий белый комок от кого-то слева. Кир посмеялся, кое-как сбил снег со спины и пошел навстречу скулящей от нетерпения собачке, топтавшейся неподалеку от подъезда.

Совсем недавно здесь же, во дворе, с ним случилась совсем другая история. Поздно ночью он не спеша возвращался домой. Вдруг почувствовал чье-то присутствие, покосился за спину… И правда, за ним по тропинке, держась кустов, пробиралась небольшая группа – горбатые спины, руки в карманах, вжатые в плечи шары голов. Непонятно, чем привлек их внимание Кир, в темноте в своем расхристанном пальто напоминавший бродягу. Рассчитывать на наживу, глядя на такого, как он, было бессмысленно, однако преследование уже началось. Кир ссутулился больше обычного и заковылял по тропинке, бормоча что-то себе под нос и грозя пальцем выскользнувшей из-за черного облака луне. Было бы наивно пытаться вызвать этим сочувствие к преклонному возрасту, – юные подонки и с умирающего сняли бы золотишко, но он играл в свою игру: дождался, пока его нагонят и окликнут, весело отказался делиться деньгами или сигаретами, пальто, однако, снял, подчинившись требованию. Кир не ходил в спортивные залы, не качал мышцы и не отрабатывал технику сокрушительных ударов. Но он так ненавидел эту тупую темную мразь, с наступлением сумерек вылезающую из своих заплеванных углов, что бил от души. Вскоре три сучонка, поскуливая, уползли в сторону школьного пустыря, а четвертый, едва выпутавшись из наброшенного на его голову пальто, потрусил вдоль забора, подвывая и прижимая к груди сломанную руку.

Кир подобрал и встряхнул свою одежду, оттер снегом перепачканные чужой кровью руки и направился в районный травмпункт. Его расчет оказался верен. Меньше, чем через полчаса помятая команда притащила туда своего матерящегося от боли вожака. Старый приятель Кира хирург Всеволод Антонович осматривал повреждения прыщавого урода по имени Артемчик, медбрат Петька заполнял карту, а Кир стоял в укромном месте за дверью и слушал. Когда все было закончено, и убогая свита вывела своего плебейского генерала с гипсовым коконом на перевязи во двор, там уже ждал наряд милиции.

Пока Всеволод Антонович и Петька обрабатывали ссадины на руках Кира и обсуждали времена и нравы, уже занялся серенький рассвет. Врачи выбросили использованные шприцы и ампулы, сложили в раковину чашки из-под кофе, дождались сменщиков и разошлись. Кир попрощался с приятелями и направился домой.

Но в этот зимний вечер снежок, попавший в спину, был его единственным приключением во дворе. Кочка доела колбасу – его гостинец – и, облизываясь, с восторгом поглядывала на своего друга. Тот тоже с удовольствием смотрел на собачонку, похожую на черно-белую коровку. Потом Кир проворчал что-то, поправил ей ошейник и направился к подъезду. Там они по-своему попрощались и разошлись. Хлопнула входная дверь, загудел лифт, увозя художника в его неведомый мир, а Кочка растворилась в темноте в поисках теплого и спокойного угла для сегодняшней ночевки.