Иллюзия Луны

Закрылась дверь детской, и в гостиной на стене качнулась безделушка – три стеклянных ангела, летящих в обнимку друг с другом.

До вечера она не показывалась из своей комнаты, ни с кем не разговаривала. Только когда уже совсем стемнело, выбралась в коридор, и вот уже почти четверть часа они стояли: она – с телефонной трубкой в руках, а он – у нее за спиной, в тишине и без движения. Позади Кира висело большое зеркало, в котором отражалось бесконечное пространство, ему что-то почудилось, он обернулся и встретился с собственным взглядом. Кир вздрогнул. Кто-то другой смотрел на него из глубины «голубого дряхлого стекла». И тут он услышал тихий, но отчетливый голос девочки:

– Да, мама. Да. Все хорошо. Да, мамочка, конечно…

Глаза Кира округлились, и он быстро подошел к ней.

– С кем ты разговариваешь? – спросил Кир. – Кто это?

Девочка тут же отняла трубку от уха, прижала ее к груди и с вызовом уставилась на деда.

– Никто!

Кир молча смотрел на нее. Чуть вздернутый носик, глянцевая челка, упрямый взгляд исподлобья, алые пятна на щеках. Похоже, ее брат был прав – куколка стремительно превращалась в женщину.

– Я жду, – не повышая голоса, произнес Кир.

Девочка потупилась. Эта война была еще неравной.

– С мамой я разговариваю, – неохотно ответила она своим башмачкам.

– Дай мне трубку, – протянул руку Кир.

Она опять, было, вскинулась, но шмыгнула носом и через силу протянула ему трубку.

– Алло. Алло… – Кир посмотрел на девочку. – Там нет никого.

– Это теперь там никого. А была мама, – она прятала глаза, но отвечала смело. – Мама с тобой не хочет разговаривать, она со мной говорила!

Девочка резко отвернулась и побежала в сторону кухни. Кир зажмурился, на мгновение ему показалась, что она прошла сквозь зеркало и скрылась не за углом, а в отражении коридора. Кир некоторое время растерянно смотрел в пустоту, о чем-то размышляя, потом аккуратно повесил трубку. Тут же, словно он только этого и ждал, телефон зазвонил вновь. Кир помедлил, но все-таки подошел.

– Да, я слушаю, говорите. Что? Ограды на могилы? Нет, вы ошиблись номером.

Он вернул трубку на место.

– Что за люди… Ни «здрасте», ни «до свидания», – проворчал Кир, входя в свою комнату и включая свет.

Сначала Инге приснилось море. Оно зеленой гелиевой массой обрушивалось с потолка и заливало палату. Вода поднималась все выше и выше, и вот уже веселенькие волны плескались под плоской лампой, а она, раскинув руки крестом, покачивалась в центре, и болели стиснутые давлением легкие, и уже совсем нечем было дышать. А вокруг, в водяной невесомости, парили книги, непарные туфли, часы-будильник, паяльник, старый веер, ножки от стула, какая-то грязь и мелкий мусор. Инга чувствовала, что умирает, уже даже ощутила приближающуюся предсмертную эйфорию, как вдруг из пола палаты выдернули маленькую затычку, и вода устремилась прочь, увлекая по кругу странные предметы и ее саму, беспомощную и бездыханную.

Со страшным всасывающим звуком Ингу затянуло в крошечную воронку и выкинуло в потустороннее пространство. Она полежала, прислушиваясь к обступившим ее звукам, наконец решилась и открыла глаза. Ничего особенного: обычный день, переулок, выходящий на Никитскую, бессмысленные обрывки разговоров прохожих, скопление автомобилей, привычный шум, гам, лай и переливы автомобильных сирен вдалеке. Странным было только то, что она лежала на земле в крошечном сквере, и еще то, что прямо перед ней, заглядывая ей в лицо, в воздухе висела небольшая и плоская желтая рыбка. Рыбка была настолько тонкой, что, когда она вставала анфас, становилась практически невидимой: оставались только полусферы глаз и полупрозрачная вуаль хвоста.

Инга зажмурилась, сосчитала до десяти и вновь посмотрела прямо перед собой. Вместо рыбки в текучем воздухе колебался Осип, ее бывший любовник.

Дети сидели в гостиной в своем любимом углу, втиснувшись в крошечный проем между стеной и разбитым сервантом. Они не могли отсюда видеть Кира, следящего за ними в зеркало, в котором отражалось полкомнаты. Перед детьми были разложены кисти, краски, рисовальная бумага, конфеты, печенье, ломтики розовой пастилы и ребристые зефирины в шоколаде. Все это хозяйство лежало нетронутым. Девочка молчала, крепко задумавшись о чем-то своем, а мальчик все разглаживал и разглаживал пальцами невидимые складки на брюках.

Она заговорила внезапно, с полуслова, как будто часть монолога уже произнесла про себя, а теперь, когда кто-то переключил невидимый тумблер, ее речь зазвучала вслух.

– …никто не знает, откуда она приходит. Она страшная и прекрасная, видимая и невидимая. Она царица ночи и тьмы. Она все знает, за всеми следит. Появляется то тут, то там. А потом начинает наказывать. И люди бессильны перед ней, хозяйкой ночи. И только мы можем ее вызвать.

Мальчик, оторвавшись от брюк и занявшись пастилой, молча жевал, внимательно глядя на сестру.

– Мы можем, потому что мы – дети. Взрослых она уже слышать не может. Они надоели ей страшно со своими глупостями. Любовь, измены – ужас один… А нас она любит. Жалеет. Потому что мы ни в чем не виноваты. И если ее как следует позвать, она придет. И все сделает так, как мы хотим.

Мальчик с трудом проглотил сладкий ком, скопившийся во рту.

– А если он нас накажет? – спросил он.

Девочка взглянула на брата так, будто только что заметила.

– Никогда, – даже не ему, а самой себе убежденно заявила она. – Он не посмеет. Нас никто не наказывает. Мы же как сиротки.

Мальчик вытянул сначала ноги, потом – руки, растопырил пальцы и осмотрел их.

– Но я, вроде, не сиротка, – заключил он, подводя итог своим наблюдениям.

– Это снаружи, – произнесла девочка. – А внутри – самый настоящий сирота. Ладно, это неважно, я тебе еще самое главное не рассказала.

Она выглянула из-за края серванта, осмотрелась, не подползают ли шпионские тени из-под столов и кресел, и, удовлетворившись, жарко зашептала на ухо брату что-то страшно важное. Мальчик слушал, слушал, кивал и вдруг потянулся пальчиком поковырять в носу. Сестра, не прерывая речи, уверенной рукой шлепнула его по запястью, но ни он, ни она не отвлеклись от разговора. Вскоре она закончила и немного отстранилась, желая рассмотреть, какое впечатление произвели ее слова.

– А что, если все-таки накажет? – упрямо повторил мальчик.

Девочка проворно выбралась из их убежища.

– Вот трус, – она с досадой топнула ногой. – Говорю тебе, не накажет! Хорошо, если захочет наказать, я скажу: это я все придумала. Ты – ни при чем. Идет?

– Ну, не знаю… – колебался он.

Он тоже выбрался на середину комнаты и стоял, поправляя одежду. Сестра с покровительственным видом осмотрела его, одернула брючки, отряхнула рубашку и покачала головой.

– Какой-то ты нескладный, – пробормотала она, взяла братца за руку и повела в сторону детской. – Пойдем, надо все подготовить…

Кир дал им на подготовку почти два часа. Все это время он провел перед увеличенной репродукцией «Пира королей», установленной на этюднике между двумя яркими лампами. Часы стрекотали, провожая убегающее время, а он все рассматривал руки-стебли, пальцы, сложенные иконописными лопатками, голые черепа, вывернутые конечности… Признаться, Киру всегда было интересно, а где находится этот зал? В каких покоях пируют собравшиеся? Кто родители женщины с гладкой прической, сидящей второй от левого края? Как кличут собаку, пристроившуюся внизу? Где поймали большую рыбу, казавшуюся единственным живым существом в этой странной компании? Все гости, словно перепачканные густой кровью, сухие, безжизненные, с жилистой пластикой трупов, были вызваны художником из другого мира. Из какого? Из мира воображения? А в какой мир они уходили с этой странной трапезы, на которой никто не ел и не пил? Вопросов было больше, чем ответов, и время шло, и что-то назревало в брюхе ночи и за дверью его комнаты.