Иллюзия отражения

– О деньгах. В этом году в Афганистане собран рекордный урожай опия. Что-то около четырех тысяч тонн. Четыре миллиона килограммов. Четыре миллиарда граммов. Чтобы сильно не путаться, примем, что стоимость грамма опия-сырца примерно равна стоимости одной десятой грамма диацетилморфина, или героина, обычной розничной дозы. В России это стоит два с половиной – три доллара, в Европе – до десяти долларов. Вычтем накладные расходы и потери при транспортировке... Значит, речь идет о прибыли примерно... в двадцать пять миллиардов долларов. Это если по-скромному.

Хороший повод для встречи. Али Юсуф Латиф прибыл побеседовать с вами. Он решил, что сумеет сделать вам предложение, которое вы не можете отклонить. А вы – отклонили. Вот только одно мне неясно...

– Что же?

– Вы нашли себе другого партнера? Или согласиться на встречу вас попросили ваши американские друзья?

– Зачем?

– Выманить Али Латифа. На выстрел. Он был умен и осторожен. Но начал строить собственную схему. А кому нужны чужие схемы? Если есть свои?

Сен-Клер молчал долго. Потом разлепил губы, спросил тихо:

– Вы всегда говорите то, что думаете?

– Нет. Но за этим столом – к чему церемонии?

– У вас богатая фантазия.

– Не жалуюсь.

– Вы умный человек, господин Дронов. Подумайте сами, почему производство ракет, бомб, авианосцев считается престижным, значимым, законным, а производство наркотиков – нет? То же оружие. И – громадная индустрия. Что мне добавить к этому? Что вся история человечества – это история оружия? История войн? История уничтожения? Без противостояния не было бы прогресса. – Сен-Клер помолчал, улыбнулся. – Я вижу, вы со мной не вполне согласны. Или – совсем не согласны. Но мир этот никому не изменить. А что до вашей версии... Она любопытна, как сюжет для романа. И только. А знаете, господин Дронов... У нашего банковского клуба есть аналитический центр... По уровню решаемых задач он сопоставим с подобными центрами иных государств. А многие – превосходит. Как у вас с работой?

– Прояснилось. Я восстановлен в должности спасателя.

– Спасатель – это не должность. И даже не профессия. Как у поэтов – состояние души.

– Поэты создают иной мир. Потому что не выживают в этом.

– Они ни в каком не выживают, – отрезал Сен-Клер. Помолчал, глядя в темнеющую даль океана. – Я могу попросить вас об одолжении?

– Попросить – можете.

– Вы написали письмо...

– Оно адресовано не вам.

– Тем не менее... Герцогиня прочла, позвонила мне и обрушила на меня горы обвинений... Они несправедливы.

– Вас пугают ее обвинения?

– Меня давно ничего не пугает.

– Что вы хотите от меня? Все в этом письме – правда.

Сен-Клер сделал жест рукой. Из павильона объявился маленький человечек с папкой в руке, мелкой трусцой просеменил к Сен-Клеру, подал ему бумагу.

– Здесь распечатка вашего письма. Если здесь все правда, вы могли бы его подписать?

– Легко, – бросил я и поставил поданным мне пером размашистую закорючку внизу.

Человечек мгновенно убрал листок в папку и удалился, словно не было.

– Благодарю. Вы всегда все подписываете не читая?

– Отчего же? Я узнал буквы. Этого достаточно.

Сен-Клер встал, давая понять, что аудиенция закончена.

– Вас доставят, куда прикажете. – Помолчал, добавил: – Вы странный человек, Дронов. И чем-то похожи на... Эдгара. Горды и безрассудны. Впрочем... Таких, как вы, я не встречал давно. Вернее... никогда. И что с вами теперь делать?

Барон простился кивком, развернулся и пошел прочь. Я посмотрел на океан. Он был окутан тьмой.

Глава 88

Так уж случается в жизни, что все мы снова и снова, как в ранней юности, оказываемся в начале пути. И прошлое в этот миг кажется мнимым, несущественным, а может быть, никогда и не существовавшим... И все, что некогда было для тебя неповторимым, важным, единственным, все, что было твоею жизнью, вспоминается сном, видением, миражом... И ты понимаешь, что изменился настолько, что тебе некуда уже вернуться... Ты изменился... Но и остался притом тем же, кем был всегда, – веселым и застенчивым мальчуганом, жаждущим дарить тепло и принимающим этот мир на веру – так, как только его и можно принимать.

Немногословный водитель доставил меня до нашего лагеря. Привычное место неожиданно поразило меня покинутостью и запустением. Я примостился за деревянным столом на терраске, зажег несколько свечей. Налил водки, посмотрел на огонь сквозь бокал... Пламя, казалось, заполнило его целиком... Нет, сегодня я не хочу мерзнуть.

Бокал я выпил в несколько глотков, закурил, попытался что-то разжевать, но голода не было вовсе. Как и опьянения. Я окинул взглядом оставленный всеми лагерь... Жаль, что так кончаются все сказки. И ничего не остается от выдуманного мира. Ничего.

Темнота обступила террасу со всех сторон, а я пил водку, курил, что-то напевал... Мне представлялись далекие века, ристалища рыцарей, бег орды, нагие танцовщицы в термах Рима, узкие улочки неведомых городов, занесенные снегом по самые крыши деревеньки – темные, пустые, замерзшие... А потом – узкие улочки античного города на самой окраине империи, мерцающие огни на дальних курганах, плеск волн о просмоленную палубу триеры... А я все бродил и бродил – бессонно, бессмысленно и беспамятно... А потом снова была темнота, и снова – метания по пустым улицам, среди обветшалых строений и оставленных домов... Иногда я выходил в белый, сияющий день, но он был полон стужи, а – потом тускнел от туманной изморози...

...А зимний день сияющ, светел,Искрист и бел.И я слоняюсь по столетьям,Как черный мел.И я болтаюсь по пустыням,Как черствый бред,И в хрустале зеркально стынетКристальный свет.Я в никуда из ниоткудаУстал брести.И сыплют годами минутыВ сухой горсти.И падает капель бесцельноВ пожухлый снег.И кажется, что беспредельноУтерян век.

Или – все наши мысли о несостоявшемся – всего лишь дань нашей убогой гордыне?.. Порою я поднимал голову, смотрел на танцующее пламя оплывающих свечей... И знал, что там, в бесконечной вышине, блещут звезды, неуязвимые в бессмертном своем величии... И я чувствовал нездешнюю полынную горечь, будто все лучшее в жизни я так и не смог уберечь... А потом она становилась грустью, мучительной и сладкой... И в памяти снова клубились обрывки мелодий, образов, стихов, странных в этом мире, как воспоминание о снеге...

В чужой стране, в чужом миру похмелье,Хоть не было ни свадеб, ни поминок,Хоть не было безделья и веселья,А были только нити паутинок,Летящих по безвременью и лету —Чуть бабьему, девичьему, хмельному...Тогда вступала осень в царство света,Тогда зима по году шла иному,Тогда метель по первой голосила,Тогда любовь была желанней хлеба,Тогда ты косы девичьи носилаИ улетать умела в просинь неба...К вишневому утерянному летуЯ вновь бреду черешневой тропоюИ снова жду у времени ответа,И верю, что чего-то в жизни стою.