Иллюзия смерти

— Если вы это сделаете, мама, я увезу Артурку в Шарап!

После этих слов отца я был почти убежден в том, что бабка-знахарка — это что-то очень нехорошее. Ее визит только добавит бед в копилку наших страданий, и без того полную.

К моему величайшему изумлению, бабушка вздохнула и ответила:

— Ну хорошо, хорошо… Просто я боюсь за него.

«За него — это за меня, стало быть», — подумал я и оказался в тупике своих мыслей, поскольку бабушке тоже доверял.

В этом свете роль неизвестной мне бабки проявлялась теперь как некая спасительная.

— Не нужно за него бояться, — решительно возразил отец. — С ним все в порядке.

Но даже я не почувствовал, что отец убежден в правоте этих слов.

— Ладно, езжай по своим делам. — Бабушка снова вздохнула, еще раз удивив меня.

Это был очень редкий случай, когда она что-то решила, а отец возразил. Единственный, когда он настоял на своем, а она пошла на попятную.

— Мы с ним погуляем в лесу.

Успокоенный отец уехал в город на соревнования, но оказалось, что бабушка схитрила, обманула его.

Уже вечером в дом наш пришла какая-то старуха. В руке она держала сумку, потертую на швах. Моя бабушка, королева семьи, обладавшая безграничной властью, повела себя в ее присутствии очень странно. Меня это встревожило, но даже это чувство не могло повлиять на ее поведение.

Она всячески потакала гостье, угодливо двигала стулья, почти подпевала всему, что старуха говорила, навзрыд, жалостливо рассказывала о моей жизни и неприятно меня этим удивляла. Все, что я видел, противоречило моим убеждениям о величии и могуществе моей всесильной бабушки из большого города. Вместе с тем понимание того, что бабушка не может причинить мне неприятности, сводило эту тревогу на нет. Эта полярность детских убеждений — страха и уверенности в ближнем, противостоящей ему, — смирила меня, довела до беспомощности.

В этом-то состоянии я и был усажен на стул. Бабушка сидела на том расстоянии, которое, в моем понимании, было достаточно для того, чтобы меня спасти, случись что. Но это же самое расстояние полностью исключало ее из числа участников процесса.

Старуха между тем, бормоча что-то и постанывая, налила воды в ковшик, принесенный с собой. Потом она со стуком бросила в закопченную железную кружку комок чего-то твердого и поставила ее на спиртовку. Через несколько мгновений я ощутил запах. Он проник в меня так, как дух натопленного деревенского дома заменяет собой безразличный ко всему мороз улицы. Я, уже смиренный и успокоившийся, вдруг снова почувствовал тревогу. Мое сердце вздрогнуло, губы затряслись. Я увидел, как бабушка шевельнулась на стуле, заметив мою невольную реакцию. Я уже знал этот запах, связывающий меня с несчастьем, но не мог вспомнить, когда почувствовал его впервые.

Над моей головой что-то происходило. Поскольку ни ковшика, ни кружки я уже не видел, мне пришлось сделать вывод, что они надо мной. Я вздрогнул, когда почувствовал на своей шее холод металла. Вслед за этим послышался звук ножниц, режущих волосы, и я успокоился. В конце концов, это можно было вытерпеть. Лишь бы старуха поскорее доделала свое дело, если уж она не может убраться из нашей квартиры, не сделав его.

— Посмотри сюда, — услышал я ее голос.

Попытавшись вскочить, я почувствовал на плече ее сухую, но твердую руку. Бабушка встала и приблизилась. Значит, просьба адресовалась ей. Не знаю почему, но мне стало неловко за мою поспешность. Наверное, я хотел, чтобы все поскорее закончилось, и вынужден был признаться себе в том, что напуган с самого начала. Все, чего я не понимал, что не вписывалось в привычный круг нашей с мамой и отцом жизни, отныне вызывало во мне страх. Я был лишен привычных мне образов и сигналов, находился в другом мире, к жизни в котором совершенно не готовился.

— Смотри, что вылилось.

— На что-то похоже… — услышал я за спиной смиренный голос бабушки.

Что и куда вылилось? Почему это должно быть на что-то похоже?

— А ты разве не видишь, на что? — сказала старуха, и мне захотелось плакать.

Над моей головой происходило что-то невероятное, необъяснимое, странное и пугающее. В этом участвовал человек, которому я доверял больше, быть может, чем папе.

— Вот колеса, — продолжала старуха. — Вот помятый автомобиль. И вот он — в стороне. Его Иисус сохранил.

— Да, похоже на машину, — согласилась бабушка.

— Его авария напугала. Нужно лечить.

Этим знахарка и занялась.

Она водила, не касаясь меня, своими ладонями, потом всплескивала руками, словно стряхивала с них паутину. Бабка прикасалась к моему темени и лбу.

Удивительно, но все это меня усыпляло. Я испытывал непреоборимое желание задремать, был почти не в силах сопротивляться необходимости закрыть глаза. Я не мог сказать, как долго старуха совершала эти непонятные действия. Может, пять минут, а то и полчаса. Но едва она закончила и провела по моему лицу ладонью, сон стянуло так же быстро, как по воскресеньям с меня слетала простыня. Все произошло так внезапно, что я почти услышал веселый голос отца: «Сынок, на зарядку!»

Но вместо него на меня смотрела старуха.

Она села напротив и подержала меня за плечи. За моей спиной вздыхала и всхлипывала бабушка. Ирреальность происходящего терзала меня. Все изменилось. Мамы нет рядом и никогда теперь не будет. Папа, который мог бы хоть что-то объяснить или, на худой конец, предотвратить происходящее, уехал. А бабушка, чьего жалостливого вздоха мне не доводилось даже слышать — прежде я думал, что она вообще не умеет плакать, — стала совсем не та, что была раньше. Я не знал, как ко всему этому относиться, и в конце концов зарыдал.

— Плачь, плачь, — поощрила меня старуха, сухой шершавой ладонью стирая слезы с моего лица. — Все будет хорошо.

Я знал, что так взрослые успокаивают детей, когда те видят свою кровь. Однажды я порезал палец, увидел последствия этого и пришел в отчаяние. Но отцу удалось остановить мой бесконечный крик. Он объяснил мне, что кровь скоро остановится, рана заживет и все будет хорошо. А боль — ее нужно просто перетерпеть. Отец говорил мне, что так всегда бывает в жизни.

Но теперь я не верил словам старухи и хотел, чтобы она поскорее ушла. Хорошо будет, если вдруг случится такое же необъяснимое, как то, что уже произошло. Мама откроет дверь ключом и войдет в дом. Я был уверен лишь в том, что тогда действительно все будет хорошо. Отец говорил мне, что наградой за терпение будет отсутствие страха в следующий раз, когда я порежу палец.

— Все будет хорошо, — повторила старуха, рассматривая мое мокрое лицо.

Все будет хорошо, только если вернется мама. Я припаду к ней, уткнусь в шею лицом и взахлеб, как бывало ранее, расскажу, как было плохо без нее. Я буду рыдать, трястись от несправедливости, но знать, что кровь остановится. Все заживет и будет по-прежнему хорошо.

Я перетерпел эту боль, значит, заслужил благоприятный исход.

Но сейчас, глядя на старуху и слушая ее «все будет хорошо», я рыдал и не мог остановиться. Потому что я претерпел боль, выстоял, настрадался, как никогда в жизни. Но мне не дождаться награды. Мамы нет, она никогда уже не войдет в этот дом. Ее запах перебила вонь больничной палаты. В этом доме, в квартире, где каждый уголок, любой предмет напоминал мне о ней, мамой не пахло. Теперь, как и тогда, когда целовал маму, лежащую в гробу, я чувствовал запах воска. Он же царствовал в доме отца Михаила. Как это связано, почему?..

Так, значит, не всегда за бедой приходит облегчение, не каждый раз за стойкость положена награда. Я еще не понимал, что это называется несправедливостью, словом, которое отныне всегда будет сопровождать меня в жизни. Именно оно, а не любовь мамы поведет меня из дома, в котором уже не жил ее запах…

— Нужно молиться, детка, — во второй раз произнесла старуха слово, которое никогда ранее не звучало в нашем доме.

Я не знал, что такое молиться, но чувствовал, что это занятие лишь продолжит мои страдания без благоприятного исхода.