Илья Муромец. Святой богатырь

– И почто ж ты, Илюшенька, в баньку забился, от людей хоронишься? – спросили монахи.

– Стыдно на людях быть в таком художестве. Раньше одной рукой семерых валил, а ныне комара отогнать не могу. Вона, едва-едва руками двигаю, грех сказать: порток завязать сам не могу. А здеся, в баньке, жене моей обмывать меня сподручнее, я ведь, – всхлипнул Илья, – хуже дитенка грудного сделался. Детишков своих стыжусь.

– А за что ж тебе сие расслабление? Не припомнишь ли греха за собою какого?

– Нет, – твердо сказал Илья. – Все грехи свои припомнил и исповедался. Спасибо, поп наш меня сюды приобщать да исповедовать приходит, да Евангелие читать. Несть греха моего знаемого! Может, согрешил когда неведомо, неведением своим, да и в том уж сто раз покаялся.

– За что ж расслабление тебе?

– По воле Господней, – твердо ответил Илья, опуская кудрявую голову на глыбоподобную грудь.

– И не ропщешь проливу Господа, и сомнения тебя не берут? – опять спросили монахи.

– Нет, – так же твердо ответил Илья. – Господу виднее! Я из воли его не вышел.

– Так для чего ж Он силы тебя лишил? Живым мертвецом сделал?

– Кто ты, человек, что спрашиваешь меня? – пророкотал Илья. – Зачем терзать меня пришел? Так вот я тебе отвечу! Как Иов многострадальный, в муках не возропщу, не усумнюсь, ибо неисповедимы пути Господни, но все, что творит Он, Отец мой Небесный, – ко благу моему А вы меня не мучьте и не докучайте. Вона кадка с водой – попейте да и ступайте с миром. Дух от меня лежалый, тяжкий идет, мне это неловко.

– Сие не дух, а запах! – сказали монахи, подходя к огромному, привалившемуся к стене Илье и едва доставая до его лица. – А дух в тебе, Илюшенька, медов стоялых крепче и елея слаще.

– Да полно вам! – гудел он, отворачиваясь, но калики троекратно расцеловали его. – Да почто же вы плачете?

– От радости, Илюшенька, от радости.

– Какая радость колоду такую бездвижную видеть?!

– Господь, Илюшенька, пророка Иону во чрево Левиафаново поместил, во глубь моря-окияна низверг, дабы он из воли Господней не вышел, и там во чреве китовом он в разум полный вернулся и возопил:

«Ко Господу воззвал я в скорби моей —и Он услышал меня.Из чрева преисподней я возопил —и Ты услышал голос мой.Ты вверг меня в глубину; в сердце моря,и потоки окружили меня,все воды Твои и волны Твои проходили надомною.И сказал я: отринут я от очей Твоих,однако я опять у вижу святой храм Твой.Объяли меня воды до души моей,бездна заключила меня;травою морскою обвита была голова моя.До основания гор я снисшел,земля своими запорами на век заградила меня.Но Ты, Господи Боже мой,изведешь душу мою из ада.Когда изнемогла во мне душа моя,я вспомнил о Господе,и молитва моя дошла до Тебя,до храма святого Твоего.Чтущие суетных боговоставили Милосердного Своего,а я гласом хвалы принесу Тебе жертву:что обещал – исполню,у Господа спасение»… [3]

3

Песнопение составлено по мотивам псалмов Царя Давида.

– пропели монахи.

И больной Илья, словно в полубреду, повторил:

– …Что обещал – исполню. У Господа спасение…

– А что бы исполнил Господу, Илюшенька, когда бы извел тебя Господь из немощи твоей?

– Какое Господь заповедовал бы послушание, тем бы и служил.

– А мечом служил бы Господу нашему?

– Я человек воистый, приходилось отчину оборонять. И обучен стариками к тому. Служил бы.

– Обетоваешься ли оставить дом и всех сродников своих ради служения воинского? – спросили старцы.

– Обетоваюсь!

– Обетоваешься ли покинуть чад и домочадцев своих ради служения воинского Царю Небесному?

– Обетоваюсь!

– Обетоваешься ли отринуть славу мира сего, и гордыню людскую, и всю суету, и красоту тленную мира сего ради Господа и Спаса нашего?

– Обетоваюсь! Господь – моя сила, и в Нем – спасение мира и народа моего, – ответил Илья, дрожа от странного экстатического напряжения. – Да не отступлю и не постыжусь!

– Аминь! – выдохнули старцы. И, споро раскрыв котомочку заплечную, достали оттуда корчажку глиняную запечатанную. – А вот, Илюшенька, испей-ко нашего питья, ровно три глотка.

Они плеснули из корчажки в ковшик. Поднесли к губам больного.

– Раз, два, три, а более не надо. Запевай за нами «Верую».

– Верую! – пророкотал Илья. – Во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым… – Голос его стал стихать, и на словах: – Исповедую едино крещение во оставление грехов [4] , – он откинул голову и уснул.

Монахи, надсаживаясь, вынесли его в огород и положили на траву.

– Отец наш! – кликнули они стоявшему посреди огорода греку, тот словно очнулся от обморока. – Пособи баньку вытопить.

4

Символ веры Русской Православной Церкви.

Пока деловито и быстро топили баню и ждали, когда выйдет из нее, черной, угар и наполнится вся внутренность ровным жаром от раскаленной каменки, монахи стянули с могучего Ильи рубаху и внимательно прощупали-осмотрели его всего.

Грек видел, как цепкими пальцами старцы перебрали каждый сустав, каждую мышцу огромного, литого тела Ильи.

– Осклиз, – наконец произнес приговор свой один из старцев, и второй согласился.

– Осклиз – вот здесь и здесь, – показывая на позвоночник, сказал он. – Тута жилу пережимает, а тута вовсе в бок пошел.

Не смея подойти и дивясь, как это в тесном городище никто не подходит к старцам и не собирается толпою, будто здесь и людей не стало – ни жен, ни стариков, ни мальчишек, – греческий священник наблюдал, как старцы что-то мазали у Ильи на спине, словно письмена какие-то на позвонках его выводили. А потом, обхватив громадное и мягкое, как тесто, Ильино тело, волоком потащили его назад, в баньку.

– А ты-то, отец мой, что раскрылился? Пособляй! – просипели они, сизые от натуги, греку.

И тот поспешно схватил огромную руку Ильи, перекинул через плечо и потащил грузное тело в раскаленную баню.

Старцы растянули спящего на полу, и один из них, разувшись, стал босыми ногами ему на спину.

– Владычица Богородица, помоги нам, грешным! – Старец переступал по широкой спине лежащего ничком Ильи. И вдруг подпрыгнул, мягко и упруго надавив на позвоночник.

Второй в этот момент изо всех сил потянул Илью за ноги. Раздался щелчок, словно переломили сухую палку, и старцы опять кинулись выщупывать чуткими своими пальцами бамбук позвоночного столба.

– Стали! Стали! Мосолки на место стали! Ну, слава Господу! Поправится. Недаром нам игумен говорил: «Во граде незнаемом сыщите расслабленного, в память Ильи Пророка нареченного, излечите его, и слава его будет славою Самсона Ветхозаветного». Так и есть, по-реченному. И нас, грешных, Господь сподобил послужить! Теперь он спать трое суток будет. А ты, батюшка, иди и не сомневайся, да никому про нас не сказывай…

И грек пошел, пребывая в полном недоумении.

– Как не сказывать? Будто старцы на крыльях прилетели? Будто их никто не видел? А стража? А жители городища?.. А жена да домочадцы Ильины? Жена-то ведь каждый день с расчисток бегает: обмывать да кормить его.

Но три дня мелькнули, как сон утренний, – никто про старцев и не вспомнил, да и грек стал сомневаться, а были старцы-то, либо во сне привиделось? Порывался несколько раз к Ильиной баньке сходить, но ноги, словно заговоренные, в другую сторону несли, и мигом дело всякое неотложное находилось.