Имам Шамиль. Том второй. Мюршид Гобзало – огненная тропа

Шамиль вдруг подался вперёд, и весь, окаменев каждой складкой своей черкески, каждой морщиной лица, не понимая, как он сам ужасен в своей мёртвенной белизне, в свое вымученной отчаянной твёрдости, прохрипел:

– Так есть или нет? Не тяни!

– Нет, Повелитель. – Гази-Магомед отрицательно кивнул головой и скупо добавил. – Никаких вестей. Ни от него. Ни о нём.

Шамиль закрыл глаза, глубоко втянул воздух и дрогло повёл плечом, будто от холода. Потом выдохнул, прирассветил глаза, повёл взглядом по сторонам, остановился на мужественном лице сына и несколько секунд смотрел ему в глаза.

– Худо дело…– глухо, так, чтоб не слышали остальные, выдавил Шамиль. – Из ста дней один день нужен…А его нет! Раньше у меня всюду в горах были свои глаза и уши. Теперь же я глух и слеп…Мюршид Гобзало и его гидатлинцы…Это была моя последняя надежда…связь с Дагестаном. Э-эй, шайтан! Где его носит злой дух?

Отец стоял перед ним, исхудавший и чужой, на впалых щеках катались обтянутые бронзовой кожей желваки. Тёмная рука его ястребом упала на плечо сына. Промеж сжатых пальцев набилась шерсть чёрной бурки.

– Если сам…или кто-то из его мюридов объявится, срочно ко мне!

– Воллай лазун! Я услышал тебя, Имам. Будет сделано.

* * *

…Замыкающий колонну Чеченского отряда графа Н.И. Евдокимова, батальон князя Волконского был на марше в общем движении войск. 2-ая рота капитана Притулы, укрытая от пыли до глаз шейными платками, перетянутая ремнями амуниции, в защитных чехлах на фуражках и кепи, плотно следовала в походном строю.

Батальон был уже сажен двести впереди казачьих сотен, ехавших следом, и с высоты их седёл, сквозь шлейф пыли, казался какой-то чёрной сплошной колеблющейся массой. То, что это пехота, можно было догадаться лишь потому, как длинные трёхгранные иглы штыков – густыми стальными щётками сверкали на солнце, да изредка, из сего лязгающего сталью жгута долетали до слуха звуки солдатской песни, сухой трескотни барабана, флейты-пикало и славного тенора, подголоска 4-ой роты, которым Виктор, вместе с другими офицерами, не раз восхищался ещё много прежде, когда их батальон, по воле судьбы, заполучил этого рязанского «соловья».

Плачьте красавицы, в горном ауле,

Справьте поминки по нас;

Вслед за последнею меткою пулей

Мы покидаем Кавказ…

Рота, будто разбуженная заливистым вскриком запевалы Носкова, лужёно рявкнула внушительный припев, заканчивающий каждый куплет этой песни:

Алла-га-а!..Алла-гу-у!

Слава нам! Слава на-ам!

Смерть врагу! Смерть врагу-у!!

А им в догон уж летело ревнивое, лихое. Станичное; удалая двухрядка, хрипя мехами. Резала «казачка», и не менее сотни глоток хватали:

Конь боевой с походным вьюком

У церкви ржёт, когой-то ждёт.

В ограде бабка плачет с внуком,

Жена-молодка слёзы льёт.

А из дверей святого храма

Казак в доспехах боевых идёть,

Жена коня ему подводит,

Племянник пику подаёть…

Царю верой-правдой служим,

По своим жалмеркам тужим.

Баб найдём – тужить не будем.

А Царю…полудим.

Ой, сыпь! Ой, жги!..

У-ух! Ух! Ух! Ха!

Ха-ха-хи-хо-ху-ха-ха-а!

– Эк дьяволы их валтузят! – хохотнули рядом с капитаном Притулой апшеронцы. Он подмигнул им и рявкнул через плечо:

– Третий и второй взвода под-тя-ни-ись! Шире шаг, черти! Шир-ре!

Над головами курилась низко повисшая рыжая пыль. На душе было волнительно, как-то праздно и беспокойно.

…У зачехлённого орудия, что грёмкало По-соседству, Виктор Иванович краем уха услыхал разговор; Михалюк, дюжий детина из первого взвода, с сивой щёткой гренадёрских усищ горячо спорил с бывалым батарейцем:

– …Да ну тебя к бесу! С такой-то силищей да не жахнем? Будя шептунов подпускать, Василич! Бацнем разок-другой, и душа басурмана вон! Глядишь. Через седмицу, другу восвояси тронем.

– Ой ли… – артиллерист с усмешкой покачал седой головой. – А ну как нас пошинкует татарин? Спаси Господи…

– Брехня. Супротив нас, какая дёржава на ногах устоит? Как зачнём крошить. Чертям тошно станет! Ты глянь. Глянь, сколь мундирного народу согнали…Страсть! И перса и турка били, а тут…

– Так ить стоит же Шамилька-стервец! Пуще прежнего стоит…

– Вот и поглядим. Как он нонче подкован, упырь.

Мимо. Тесня пехоту, прорвались густые лавы конницы, нескончаемо потекли гривастой рекой в переды. Виктор остро ощутил горделивую радость: такая мощь, такая стремнина, бурля и сметая всё на своём пути, прорывалась к Гунибу. Но рядом с самолюбивой радостью тяжко ворохнулись в нём и тревога, и полынная горечь: сумеют ли наши без великих потерь взять неприступный Гуниб. Хватит ли у генерал-фельдмаршала Барятинского должного умения и чутья, не идти напролом по трупам своих офицеров и солдат. Не повторит ли он смертельную ошибку светлейшего князя М.С. Воронцова, – у коего тоже, в сорок пятом было положительно всё…и который всего лишился. Да уж. Будь проклят тот «сухарный поход»… «Тогда тоже, мать вашу…с «кондачка» решили исполнить Высочайшую волю. Экспедиция на Дарго, с 6-го по 20 июля, завершилась катастрофой. Волчье логово в Чечне – аул Дарго был, правда, взят и обращён в пепел…Но на обратном пути наши войска. Приходи кума любоваться…намотали кровавые кишки на кинжалы и шашки горских скопищ и понесли катастрофические потери – свыше трети всего состава^1. Что ж, вечная память героям! Мёртвые сраму не имут. Известно русскому солдату: Кавказ это рай земной, заканчивающийся адом. Всё так, брат. Всё так..»

Кавалерия отгрохотала щёлкающим по гальке и камню звяком подков, скрылась в клубах неприглядной пылищи, провожаемая отборными матюгами пехоты.

Капитан Притула, сам в себе, не обратил внимания; вырубил огня и раскострил трубку; запах астраханского табаку и трута в эту минуту. Повсему, более занимал ротного и показался ему необыкновенно приятным.

* * *

…Над головами парили в чистой лазури чёрные, словно могильные кресты, грифы-стервятники. Путь лежал серединой глубокого и обширного Телетлинского каньона, близь скалистого берега гремливой речки, что пенилась и бурлила после ночного проливного дождя. Шумные стаи диких голубей вились возле неё, то садились на гранитные берега, то стремительно повернувшись в прозрачной купели воздуха, и делая быстрые круги, исчезали из вида.

Раскалённого лика солнца ещё не было видно, но верхние гребни правой стороны каньона уже вспыхнули золотой слюдой. Розовые, серые и белые глыбы, жёлто-зелёный мох, схваченные алмазной росой кусты держи-дерева, карагача и кизила проявлялись с графической ясностью и выпуклостью на прозрачном, ещё ломком свете бодрящего утра; зато противная сторона, исполинского каменного навеса и лощина, схваченная млечным туманом, который волновался дымчатой прожилью, были серы и мрачны, как фиолетовая тень позднего вечера.

Прямо перед идущей колонной, на спелой сини горизонта, с волнующей ясностью вставало на дыбы ярко-белое громадьё величественных гор с их гранёными, но изящными тенями и очертаниями. В воздухе пряно пахло водой, травами и туманными мхами, словом пахло новым прекрасным, народившимся горным утром, которое через час другой грозило превратиться в раскалённую печь.

Подпоручик Комаров. Следуя впереди своего взвода, с любопытным беспокойством стрелял яркими глазами на командира. Капитан и впрямь казался задумчивее обыкновенного, не выпускал изо рта изгрызенного мундштука трубки и с каждым шагом ускорял ход роты.